Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

— Только вперед, Хомутов, — сделал он еще одну попытку успокоить бойца. — Не паниковать. Я приказываю: вперед!

— Уйди, командир, — нервно, лихорадочно бормотал Хомутов, не слушая его. — Уйди, могу пальнуть. Выпусти меня. Я буду стрелять, выпусти!

— Да заткните ему глотку, капитан! — рявкнул вновь приблизившийся к командиру Кремнев. — Мы действительно задохнемся, если будем топтаться здесь.

Слышишь, ты, трус с ефрейторскими лычками, ты перекрыл воздух! Тот идиот сзади прется и молчит, этот спереди артачится!

— Замолчал, замолчал, лейтенант, — вновь подал голос Беркут. — Сейчас разберемся.

— Да поздно будет разбираться, — еще сильнее занервничал лейтенант, и Беркут ощутил, как он руками уперся в его сапоги, пытаясь подтолкнуть вперед, на Хомутова. — Пристрелите его к чертям, и двигаемся дальше.

— Прекратить панику, лейтенант, — как можно спокойнее произнес комендант. — Ничего страшного не произошло, сейчас все уладим. Успокойся, Хомутов. Где Мальчевский? Развернись и позови его. Сейчас решим. Ты, наверное, прав, следует вернуться. Но для этого нужно доползти до ближайшей выработки, чтобы развернуться и передохнуть. Ты понял меня, ефрейтор: ползем до ближайшей выработки, отдыхаем и принимаем решение, что делать дальше? Договорились?

Какое-то время Хомутов все еще дышал прямо в лицо Андрею, потом, как-то жалобно заскулив, снова начал разворачиваться, продолжая приговаривать при этом: «Выпустите меня. Лучше уж там, на снегу, под пулями… Не могу я, задыхаюсь».

— Мальчевский! — во всю мощь своих легких позвал капитан, подталкивая Хомутова. — Сержант!

— Здесь я, командир!

— Как ты там?

— Как всегда: блаженствую. Кажется, там кто-то запаниковал. Неужто Хомут-главартиллерия?

— Паники нет, но есть вопрос: нам бы поскорее в какую-нибудь выработку или пещерку.

— Так я уже, считай, в пещере, командир. Вон она, рядышком. Огромная, как спальня короля Людовика, уж не помню какого там по счету.

— Ну, понял, Хомутов? — обрадованно спросил Беркут. — Там уже пещера. В ней не задохнемся. Вперед. Слушать приказ командира: только вперед!

— Давай, Хомут-главартиллерия, давай! — поддержал его Мальчевский. — Под Францией, считай, проползли. Впереди Ла-Манш!

Но по голосу, приглушенному, «подвальному» голосу его, Андрей определил: врет младсерж Мальчевский, никакой пещеры тот еще не достиг. Слова доносились откуда-то сверху, очевидно, ход опять уводил на верхние этажи каменного лабиринта.

Впрочем, это уже не имело значения. Главное, что, все еще скуля, Хомут-главартиллерия вновь медленно двинулся вперед. Ефрейтор действительно перекрывал своим телом даже тот мизерный поток воздуха, который поступал в лаз, поэтому, когда он начал удаляться, дышать сразу же стало легче.

— Звонарь, крот господний, не подрывай Европу! Сворачивай на Гренландию, ударим по фрицу оттуда!

«А будь нас чуть побольше… Нашелся бы еще хотя бы один, кто бы заскулил, как этот Хомутов… и трудно представить себе, чем бы все это кончилось, — пульсировало в сознании Беркута. — Молодец, Мальчевский. Выручай, младсерж, заговаривай этого Хомута-главартиллерию…».

И уже в который раз ловил себя на том, что вместо Мальчевского представлял себе Крамарчука. Как ему хотелось, чтобы это оказалось действительностью!

…В то же время Беркут, как никто иной, способен был понять Хомутова. Да, есть множество людей, которые вообще трудно переносят даже пребывание в доте, в подвале, в бомбоубежище. Не говоря уже о таком вот удушливом лазе. Примеры тому — рядовой Коваленок, с которым они начинали службу в доте на Западном Буге, Степанюк — в доте на Днестре… Разве не страх перед замкнутым пространством, перед мрачными отсеками привел тогда, в сорок первом, к гибели Степанюка? Бессмысленной, конечно, сточки зрения всякого уважающего себя окопника.

И вновь Андрею вспомнилось, как вместе с Крамарчуком и медсестрой Марией Кристич выбирались они из замурованного дота по ходам карстовых пустот! Там он и сам был недалек от того, чтобы запаниковать. Хотя в пустотах этих условия были полегче. Полегче — вот в чем дело.

Беркут еще прислушивался ко все удаляющемуся голосу Мальчевского, когда вдруг обнаружил, что Хомутов свернул куда-то вправо, за какой-то изгиб подземелья. Нет, основной штрек уходил прямо, а сапоги ездового уже шуршали у правого локтя.

— Ефрейтор, назад! — властно крикнул он. — Мальчевский пошел прямо.

— Там… сереет… Сереет там. Ах ты, мать родная, ах ты… Выбраться бы отсюда, — снова застонал-запричитал Хомутов, уползая все дальше и дальше.