Василий Добрынин: Последняя мировая... Книга 1

— А-а… — спросил Леша, — Ты думаешь, Саша, Мирка, — они грызть не будут?

— Где вам! — махнул рукой Витька.

— Вить, не делай этого! — твердо сказал Алеша.

— С чего это вдруг?

— Да. Лучше не делай этого! — поддержал, неожиданно, Саша.

— Чего вы? — не понял Витька.

— Того! — сказал Саша, — Игорь Миронович, помнишь? Чего он плюнул! Нас отпустили. А Игорь Миронович плюнул тому офицеру в харю. Поэтому чуть не убили нас. Поэтому мы теперь здесь!

Мирка думал, что только один это видел…

— Во, как?... — простонал озадаченно Витька.

— Героем себя показал, — сказал Сашка. — И что? Он там и остался, а мы теперь здесь!

— И немцы живы: один харю вытер, и только! — оценил вдруг Мирка…

Только в неволе могли быть такие мысли. Герою, который уже никогда не откроет глаз, они б нанесли обиду.

— Не плюнул бы, — уточнил недоверчиво Витька — мы бы ушли? Получается так?...

— А ты думаешь, что не так? — спросил Леша.

Витька, невидимый в темноте, задумался.

— Ладно, — тихо сказал он, — завтра я никуда не уйду…

Мирка видел, как застывала, у месива, вместо лица, рука Игоря Мироновича. Не все он сказал. Может, он поднимал ее попросить за ребят? Мирка смерть его видел, и знает, — ему за себя не стыдно. Нет, не имёт он сраму! Но, выходит, что платит за подвиг не только герой, но и они, вчетвером.

Конь, седока потерявший, утром был вновь оседлан. Его оседлал грузный немец из мотоциклистов. Он трясся в седле впереди погонщиков, оглядывался, закатывал к небу глаза, и в восторге вытягивал вверх большой палец.

А на привале, когда немцы опять, как вчера, ткнули нос к носу коляски своих мотоциклов и разложили еду, немец-наездник, с доброй улыбкой пошел к погонщикам. Он нес, как мешок, крестьянскую грубую скатерть.

— Битте! — смеясь, сказал он, и поставил мешок к ногам погонщиков.

Боже, что было там! Колбаса била в ноздри пряно-блаженным, неземным ароматом! А еще были хлеб, чеснок и куриные яйца. Прилив счастья бы ощутил любой, у такого стола, но дети стали детьми войны:

— Из-под наших же кур, гады, повыгребали! — заметил Витька, кивая на горку дарованных немцем, вареных яиц.

Мирка подумал о Витьке: «Не убежал, так хоть наелся досыта!».

Вечером прибыли на небольшую железнодорожную станцию.

— Леш, — сказал Витька, — ты прав: мы сегодня жили. Но, станция — вот!...

С табуном, в окружении той же охраны, ждали подростки недалеко от перрона. «Значит, будут грузить, — понимали они, — иначе бы снова загнали в подвал!». Не знали: кого грузить? Лошадей — понятно: Великому Рейху они нужны. А чужие дети? Теперь можно так: «Вон! — как оплеванный немец им указал, — Гуляйт!»; а можно — на небо! Жизнь висит на кончиках указательных пальцев чужих солдат. А вокруг были только чужие солдаты…

— Да, — согласился Леша, — пожалуй, мы для них свое дело сделали…

Мирке вдруг захотелось спросить: «Ребята, а вы помните, как мы в войну играли?» Не спросил, но глядя на Витьку, подумал: «Витька свой шанс потерял …».

Их разъединили. Пятерками разбили по теплушкам лошадей, и — по одному погонщику, к каждой пятерке. Для ухода за конями Рейха, в дороге нужны были руки, и ребятам вновь выпадало жить…

И были живы они третий день. Немцы гоняли с ведрами, на остановках, по воду и за мешками с кормом. Дали им лопаты, и скребки из щетины: в вагонах у немецких, лошадей должно быть прибрано, а лошади — в чистоте. Поэтому руки погонщиков были нужны, а работают только живые.

А на исходе дня, в вагонах загремели выстрелы. Поезд, вдруг, посреди дороги, замедлил ход. Автомат загремел и на тормозной площадке Миркиного вагона. К щелям, к дыркам пулевым, кинулся увидеть Мирка — что случилось? Движение замедлялось из-за того, — видел он, что тут недавно слетел под откос эшелон. Танки с крестами на башнях валялись в кюветах. Так посветлело у Мирки в душе, встрепенулось сердце — чужие танки!

Он кинулся к другой, к третьей щели, чтобы увидеть — от кого отбиваются немцы?

Стрелял тот, понимающий толк в лошадях, грузный немец-наездник. Не прячась, а добродушно, как и тогда, когда принес колбасы, — улыбаясь, стрелял. Он щурил глаз, ловил мушку, и азартно, с улыбкой, давил спусковой крючок. Полз в сторону, вверх, колотился в руках автомат; обрывалась очередь. Градом летели и били по доскам пустые гильзы. Немец не видел Мирку. Мирка перекатился к другой стене, чтобы увидеть цель. У самой опушки, густой, кучерявой, летней опушки, увидел Витьку. Зайцем мелькала: виляя, бросаясь то вправо, то влево фигурка в чистой, ну, как назло, яркой рубашке. Рывок оставался, всего пол рывка, до опушки, и Витька упал в траву. Прямо под куст: одинокий, дутый как шар, отделившийся от стены леса.