Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1

— Верю, — ответил Мирка.

— А представляешь, что тебя ждет? И преступление в отношении немцев-военнопленных, докажем! Ты все сознаешь?

— Все!

— Значит, все?...

— Да, — сказал Мирка, — Все!

Не сводя с него глаз, Викент, взял телефонную трубку:

— Дежурный? Зайди. У меня Выхованец: дай солдата, чтоб тот проводил к себе, за вещами. Потом обратно. Вещи ты отберешь, а Выхованца — в камеру. В какую — распоряжусь. Живо!

— Все! — сказал он Мирке, и отвернулся.

Мирка знал, что за ним не ржавеет…

Солдата, за Миркой, не было долго. Это вынуждало враждебно и молча, до сих пор находиться вдвоем.

— Какого ты черта! — вскочил Викент, как только открылась дверь.

И тут же, как бы раздумав кричать на невинного, стал медленно осаживаться назад. Мирка увидел вошедшего, и сам побледнел, каменея лицом. Он старался, с трудом это скрыть, но Викент, кроме вошедшего, ничего уже не замечал:

— Иди! — сказал он сквозь зубы

Мирка поднялся, пошел. В кабинет входил стройный, подтянутый подполковник. Автоматчика, чтоб конвоировать Мирку, не было. И в коридоре не было тоже. Мирка сам зашагал в дежурку.

— Выхованец? — увидел его офицер, и, не отрываясь от телефона, махнул рукой, — Иди!

Мирка видел, что занят дежурный. Он хотел бы присесть, но, заложив руки за спину, стал ждать стоя.

Дежурный, отвлекшись от телефона, выразительно сделав гримасу, молча, выгнал его глазами.

Не понимая его, обернулся Мирка, и зашагал к выходу. Прочь. В никуда.

— К себе иди! — крикнул вслед дежурный.

Мирка ждал в своей комнате. О жизни не думал: зачем? Она для него закончилась. В опустошении было легко. «Насколько легко человеку, — улыбался печально Мирка, когда не о чем думать, когда нет мыслей!... Поступки, — заметил он, — легче, чем мысли о них». Поступок, за которым отпала необходимость думать, — принес душе давно позабытую легкость — легкость времени, когда Мирка жил в ладу с собой.

В дверь постучал старшина Григорий Михайлович. Как из далекого мира пришел, из прошлого, принес молоко.

— Пей, Мирка. Не от немецких коров, — от наших.

— Оставьте, — ответил Мирка.

Молча, неловко, Григорий Михайлович потоптался, вышел и затворил дверь.

Мирка медлил, глядя на молоко, но оно, все же, было от наших, родных коров… «Любить тебя, — думал о Родине Мирка, — не разучился; умом постигать только начал, а жизнь уже прошла…».

Дверь открылась без стука. Вошел Викент.

— Что же ты сразу, — тихо спросил он, — не сказал, что знаешь его?

— Вы не спросили, — ответил Мирка.

— Идем. Нас ждут.

Мирка пошел за Викентом. Ни слова в пути: Викент конвоировал Мирку.

Открыв дверь кабинета, он посторонился, пропуская Мирку.

— Товарищ подполковник, — стал он докладывать.

— Товарищ Сташинский, — жестом остановил подполковник, — я Вас приглашу, если будет нужно.

Викент его понял, и, не перешагнув своего порога, закрыл дверь снаружи.

— Проходи, Мирон, — сказал подполковник.

А когда Мирка сделал шаг, подполковник шагнул навстречу, и подал ему руку:

— Здравствуйте, — отозвался Мирка.

Подполковник вернулся к столу, заняв место Викента, и предложил рядом с собой присесть Мирке.

— Удивлен, что я жив? — спросил подполковник.

— Честно сказать, это так… — согласился Мирка, — Извините.

— Да? И за что же? Ты лучше скажи: на меня не в обиде? Мечту расстроил, и самого в землю носом ткнул… Я помню. Представляю, как оно было назад возвращаться. В Освенцим! Но ты вернулся.

— Вы убедили, я и вернулся. Вторым был наш: Ваня, из партизан.

— Мне и тогда показалось: смышленый мальчишка ты, Мирка. А Ваня? Что с ним, не знаешь?

— Не знаю. Викентию Стасовичу не говорил…

— Скажешь о нем все, что знаешь, я разыщу!

— Скажу. И еще со мной двое могли попасть туда же. Я там их не видел, и ничего не знаю. Друзья мои, мы к немцам попали вместе…

— Скажешь мне все, разыщем их тоже. Тебя же я разыскал…

— Меня, да, — улыбнулся Мирка, — я молился за Вас, до того еще, как увидели с Ваней. С первого дня, до того как потом, на плацу…

— Это когда зуб болел? А потом? — с улыбкой спросил подполковник. И сам же ответил, — Потом смысла не было, так ведь? Отпал…

— Ну, все поняли так…

— Ладно. Голову ты не ломай — сломается, А получилось вот что: немцы, ты сам же видел, спектакли любят, но и ценить их умеют. Комендант ведь пообещал?

— Да. При всех.

— Во-первых, уверен был, что не получится; во-вторых — знал, что никто повторить не сможет. Ты помнишь, сколько людей было этой колючкой убито?