Богдан Сушинский - Опаленные войной

— А здесь мы разве не погибнем? — негромко заметил кто-то из строя. И Громов даже не стал уточнять, кто именно. Как и возражать ему.

— …Погибнем, почти не нанеся потери противнику, — вот что я хотел подчеркнуть. А возможно, кто-то из нас даже окажется в плену. Поэтому, с чисто военной, тактической точки зрения, более оправданным представляется другое решение. Сейчас в гарнизоне девятнадцать боеспособных бойцов. У нас два орудия, три пулемета, трофейное оружие, солидный боезапас… кроме того, сверху нас прикрывают бойцы сержанта Степанюка. Оставаясь здесь, мы еще несколько суток можем сковывать не менее двух рот фашистов у стен самого дота, да еще не менее роты уничтожим во время артиллерийских обстрелов переправ и других целей. Такой вот выбор: выйти и с боем прорываться, надеясь, что хоть кто-нибудь сумеет дойти до своих, или сражаться в доте до тех пор, пока хватит боеприпасов. Вот и решайте. Времени у нас мало, с минуты на минуту враг может начать обстрел или пойти в атаку. Но я готов выслушать каждого.

— Сам принимай решение, командир, — первым заговорил Крамарчук после минуты тягостного молчания. — Выполним любой приказ. Но, думаю, здесь, в доте, умирать все же веселее. Тем более — вместе с ротой фашистов. Ну а если повезет уцелеть — то потом, через несколько дней, прорываться уже будет легче.

— Почему легче? — не понял Громов.

— Потому что долго они здесь держать войска не будут. Им все эти роты на передовой нужны, для развития наступления. А здесь, у полумертвого дота, они оставят какую-нибудь истрепанную роту, чтобы держать нас в окружении и махоркой в плен заманивать. И никаких иных войск в округе не будет. Вот тогда можно прорываться.

— Дельно говорит, дельно, — нестройно поддержали своего командира несколько бойцов-артиллеристов. Громов и сам понял, что дельно. И даже упрекнул себя: «Почему сам не пришел к такому же выводу? Элементарная логика».

— Дозвольте тогда и мне слово сказать. От отделения пулеметчиков, — подал голос старшина Дзюбач, усиленно прокашливаясь. Он все еще оставался рядом с лейтенантом, Громов просто забыл поставить его в строй. — Мы у себя в точке тоже мозговали над этим. И дума наша такая: задачу мы свою выполнили, и коль командование укрепрайона приказало оставить доты, значит, ему виднее, где мы больше нужны: здесь, в каменном мешке, который фашисты завтра же так завяжут, что и дохнуть будет нечем, или там, в войсках, где мы еще сможем сражаться. И откуда хоть кто-нибудь, хоть один, да вернется к своей семье.

— Это что, решение всех бойцов пулеметного? — переспросил Громов. — Я спрашиваю: всех?

— Можно считать, что всех.

— А вы, товарищ лейтенант, поспрашивайте, — подсказал Петрунь. — Пусть каждый за себя.

— Каждый пусть, — поддержал его Каравайный. — Тут ведь о жизни гутарим, не на гулянку идти.

— Принято: каждый сам за себя. Но приказ, который я затем оглашу, будет приказом для всех. Красноармеец Гранишин.

— Надо прорываться, лейтенант. Там, на земле, мы еще повоюем. Только бы из склепа вырваться.

— Чобану?

— Запрут нас здесь германцы. Гранатами забросают. Надо выходить.

— Вы, Ивановский, что скажете?

— Был и остаюсь против такого решения. Против того, чтобы выходить этой ночью. Мы еще можем сражаться. Вот когда боеприпасы будут на исходе — тогда конечно… Только всем вместе.

— Каждый пулю себе в висок, — проворчал Гранишин.

— Отставить. Умейте выслушивать не только себя, но и других. Вы, Назаренко?

— Нас, в расчете второго орудия, осталось четверо. Все четверо и будем выходить. Мы все местные. Леса знаем. По селам — свои люди, и, если понадобится, спрячут и переоденут… А там видно будет.

— Слушай, что он такое гаварыт?! — возмутился Газарян. — Накормят, переадэнут, спрячут!.. Мы что, по домам разбегаться собираемся?! Бросай винтовки, война кончилась — да?!

— Так ведь немец-шваб уже, наверно, под Киевом! — взорвался Назаренко. — Нам что, до самого Киева строем идти, горланя: «Красная армия всех сильней»?! Надо будет — и разбежимся, на время конечно пересидим. В Гражданскую вон как было…

— Что ты сравниваешь, что сравниваешь?! — вздыбился Ивановский. — Это ж совсем другая война была. Там кто кого бил? Русский русского. Одна власть ушла, другая пришла. И тоже не ордой поставлена.

— Так что вы предлагаете, Газарян? — вмешался лейтенант.

— Пачэму я? У мэня камандир есть, сержант Крамарчук. Гавары, камандыр.

— Я свое мнение уже высказал. К тому же не будем забывать, что у нас трое раненых, — отозвался Крамарчук, немного помедлив. — Как быть с ними? Как прорываться?