Евгений Авдиенко - Последние солдаты империи

– Давайте, – наконец махнул рукой Горшков и отодвинулся в сторону, чтобы офицеры со своими железными ранцами смогли протиснуться в узкий проем.

После того как все трое оказались на большом крыле «Киевского», Решетников что-то прокричал Горшкову, а затем, выпустив из рук поручни, за которые он с огромным трудом держался, исчез в темноте, сорванный с крыла силой вихря, которой свободно гулял на размашистых плоскостях «Киевского». Следом за ним, соблюдая оговоренный временной интервал, то же самое проделали и поручики Досталь и Бородин.

Нелюбов, в форме капитана брауншвейского немецкого пехотного полка, сидящий на маленькой приставной лавочке с левого борта и наблюдавший за выбросом первой группы, улыбнулся и хотел было подмигнуть расположившемуся напротив него капитану Латушкину, но заметил, что после выброски первой группы его товарищ вдруг побледнел и стал часто и тяжело дышать.

«Нам только обморока сейчас не хватает», – без осуждения подумал Нелюбов, который в своей жизни не раз видел, как очень смелые и отчаянные люди, оказавшись в незнакомой и непривычной для себя обстановке, вдруг разом теряли все свое самообладание и мужество.

Борис поднял верх руку, привлекая внимание капитана, и показательно сделал несколько глубоких и равномерных вдохов – так, как его учил Савелий. Латушкин в ответ немного нервно, но согласно кивнул, повторил это упражнение и, почувствовав, как стало легче дышать, со смущенной улыбкой виновато развел руками, как бы извиняясь за свой неожиданный страх.

Горшков тем временем закрыл входной люк и, оглядев оставшихся на борту парашютистов, не вернулся в пилотскую кабину, а присел рядом с Нелюбовым.

– Вы женаты? – сквозь рев двигателей и свист ветра, Борис с трудом разобрал вопрос командира «Киевского» и утвердительно кивнул головой.

– А дети?

– Нет… мы с женой хотели, но… – Нелюбов собирался добавить, что его ребенок умер через десять минут после рождения, но в этот момент аэроплан так сильно тряхнуло, что Борис буквально проглотил последние слова и, схватившись за поручень сиденья, приготовился к тому, что весь обильный ужин, которым его накормили некоторое время назад, может оказаться прямо под ногами.

– Держите, – Горшков протянул Нелюбову горсть конфет. – Кислятина, но при воздушных ямах помогает.

Борис взял конфеты, одну положил под язык, а другие отдал Харбинину и Латушкину, которые, сидя напротив, страдали не меньше его и буквально через мгновение, почувствовал, как тошнота отступает.

– Да, действительно стало легче, – он с благодарностью посмотрел на Горшкова. – А вы женаты?

– Нет, но после победы обязательно женюсь, – прокричал в ответ Горшков. – Моя невеста сказала, что раньше никак нельзя, потому что меня могут убить. – Со снисходительной улыбкой добавил штабс-капитан, и Нелюбов разглядел за этой улыбкой Горшкова совершенную любовную терпимость к беспокойной невесте, которая волнуется совсем напрасно, потому что его – штабс-капитана Горшкова убить на этой войне было невозможно.

Нелюбов про себя усмехнулся самоуверенности летчика, но в ответ только пожал плечами и ничего не сказал.

– Как зовут вашу жену? – Горшков обрадовался возможности поболтать с одним из этих странных и молчаливых людей, которых он зауважал сразу, как только понял, что им предстоит сделать. И не потому, что он страдал манией величия или пренебрежительно относился к армейским офицерам; просто, когда начинаешь летать в небе, часто перестаешь обращать внимание на тех, кто живет на земле.

– Варвара, – чуть помедлив, ответил Нелюбов и подумал о том, что на самом деле он уже сам не знает – женат он или нет.

– И мою невесту зовут Варя, – прокричал радостный и довольный Горшков. – Это самое лучшее в мире имя. Она медсестра в госпитале, – и с гордостью добавил: – Ее там все любят.

Борис согласно кивнул, как будто эта всеобщая любовь к невесте Горшкова была чем-то само собой разумеющимся.

– Если бы вы знали, как она поет! – штабс-капитан мечтательно поднял глаза к грязному и закопченному потолку, а затем неожиданно запел хорошо поставленным баритоном: «В лунном сиянии снег серебрится, вдоль по дороженьке троица мчится…» – пропел Горшков. – Когда она поет, я готов слушать всю жизнь…

Нелюбов, до этого момента сидевший несколько расслабленно, быстро повернул голову и внимательно посмотрел на улыбающегося и совершенно счастливого штабс-капитана.