Евгений Авдиенко - Последние солдаты империи

Повернувшись к Нелюбову, теперь уже с открытой и дружеской улыбкой, великий князь произнес:

– Я тут к барону в гости напросился… Давайте вместе, мы ведь с вами, кажется, дальние родственники?

– Так точно, ваша светлость! Моя жена, Варвара Васильевна, приходится Наталье Сергеевне, вашей супруге, троюродной племянницей.

Великий князь при упоминании имени Варвары Нелюбовой смутился и, перестав улыбаться, как-то странно посмотрел на Нелюбова.

– Ах, да! Вы ведь ничего не знаете. Ну да ладно. Лучше уж я вам все расскажу, чем кто-либо другой…

Великий князь, не договорив, развернул своего жеребца и, подняв вверх правую руку, дал беззвучную команду двигаться всем в сторону Залещиков, и, с места перейдя на рысь, серьезный до мрачности, направился в расположение дивизии барона Маннергейма, больше ни на кого не обращая внимания.

А Нелюбов от этой недосказанности и от того, как при упоминании Варвары Михаил Александрович смутился и оборвал разговор, понял, что за время его отсутствия в Петрограде произошли какие-то неприятные события и что эти события коренным образом изменят или уже изменили его жизнь, только вот он, находясь в плену и блуждая по немецким и австрийским тылам, об этом, к сожалению, а может быть, и к счастью, пока ничего не знал. И что до поры до времени это незнание ограждало его от излишних душевных переживаний, которые теперь, словно в наказание за это неумышленное неведение, суждено было испытать и почувствовать Борису Нелюбову в полной мере.

В конце декабря Варваре Васильевне Нелюбовой стало совсем плохо. Тяжело протекавшая беременность помимо осложнений на поясницу и почки, начала сказываться на общем состоянии молодой женщины; у Варвары усилились головные боли, и начался отек правого легкого. После непродолжительной госпитализации, на которую Варя безо всякой надежды на улучшение согласилась только по настоянию родственников, она возвратилась домой совершенно измученная и разбитая; казенная обстановка еще более угнетающе подействовала на психику и общее физическое состояние.

Глаша всю осень и начало зимы как могла старалась помочь своей барыне; день и ночь она сидела у ее постели; меняла бесконечные, то теплые, то холодные, грелки; бегала на рынок по малейшему желанию Вари, когда та вдруг заявляла, что хочется чего-нибудь вкусненького; писала для Вари письма и принимала посетителей. Но ни от этих Глашиных забот, ни от на ходу придуманных заверений, что Борис Петрович жив и здоров, что он скоро вернется и все будет хорошо, улучшений не наблюдалось. Варвара Нелюбова в глубине своей души не хотела больше жить, и единственной ее связью с этой жизнью был еще не родившийся ребенок, который одновременно и окончательно измучил бедную женщину, и до поры до времени удерживал ее на этом свете.

Некоторое оживление привнесла нагрянувшая из Самары тетка Серафима Ильинична; Варя на несколько дней воспрянула духом и с удовольствием вспоминала, как она чудесно проводила время в Самаре. Как тетка настойчиво пыталась сосватать Варвару за лопоухого и нескладного сына местного предводителя дворянства – Ванечку Порохова, который был по уши влюблен в девушку и изводил ее своими, такими же, как и он, нескладными стихами. Как она баловала девушку своими бесконечными и от этого быстро приевшимися и ненужными подарками. Как затем созревшая для любви, романтически настроенная Варя познакомилась с щеголеватым поручиком Борисом Нелюбовым и какие чудесные вечера они проводили вдвоем, гуляя по единственной пристойной улице вдоль Волги.

Но этот ностальгический подъем длился недолго – через три дня Варя опять захандрила, и на все попытки тети как-то развеселить племянницу отзывалась уже ставшим привычным для Глаши ответом: «Я здесь тихонечко полежу. Мне так спокойнее…»

Повздыхав и поохав, Серафима Ильинична через неделю отбыла к себе в Самару, а перед самым отъездом Глаша случайно подслушала ее разговор с доктором, который с недавнего времени начал приходить почти ежедневно. Он произвел большое впечатление на девушку и заставил Глашу по-другому взглянуть и на эту войну в целом, и на свою дальнейшую судьбу, в частности.

Тем памятным вечером тетка провожала доктора, дверь в прихожую была приоткрыта, и Глаша слышала каждое слово.

– Я хотел вас предупредить, – доктор замолчал, а затем как-то натужно закашлялся. После Глаша услышала, как он зашуршал своим резиновым плащом, потом загремел тростью.