Евгений Авдиенко - Последние солдаты империи

Будучи на фронте и собираясь в отпуск, Маннергейм запланировал в Петербурге встречу, от результатов которой во многом зависела не только дальнейшая судьба генерала, но, может быть, и сама жизнь; хотя для себя Маннергейм решил до поры до времени не драматизировать ситуацию. Он слишком привык полагаться на свое природное чутье, которое никогда его не подводило. Но недавние, довольно странные события, которые с пугающей регулярностью происходили вокруг Маннергейма, просто требовали принятия каких-либо контрмер.

Встреча была назначена 7 декабря в восемь часов вечера, в ресторане гостиницы «Европейская», где были очень удобные кабинеты, которые как нельзя лучше подходили для приватной беседы. По приезде, забронировав один из таких кабинетов и отправив посыльного к участникам рандеву с подтверждением прежних намерений, барон Маннергейм начал испытывать не свойственные ему сомнения. Обычно, приняв решение и начав действовать, он уже не колебался; ставки сделаны, рубикон пройден; впереди цель – позади сомнения. Но сейчас все вдруг стало казаться ему иначе, потому что сегодня он намеревался открыть тайну, которую четырнадцать лет назад поклялся унести с собой в могилу.

В назначенный час барон спустился в ресторан и, узнав у распорядителя, что его ожидают двое важных военных, уверенно направился в отведенный кабинет.

Участников встречи кроме Маннергейма было еще двое: Владимир Николаевич Воейков и Александр Иванович Сиротин. Оба старые товарищи барона со времен учебы в Николаевском Кавалерийском училище.

Первый из них, Владимир Воейков, учился на одном курсе с Маннергеймом; в казарме их койки стояли рядом, и юнкер Маннергейм во время учебы всегда был уверен, что рядом есть надежный товарищ, на которого можно положиться в трудную минуту.

В начале войны барон Маннергейм узнал, что генерал Воейков назначен дворцовым комендантом государя императора, поспешил отправить телеграмму, в которой поздравил старого друга и выразил желание встретиться, чтобы обсудить одно довольно щекотливое дело. Но прошло почти пять месяцев, прежде чем Владимир Воейков и Густав Маннергейм сумели наконец договориться о времени и месте встречи: слишком хлопотной и непредсказуемой была должность дворцового коменданта Российского императора, да и постоянное участие Маннергейма в боевых действиях на Западном фронте мало способствовали встрече.

Полковник Генерального штаба Александр Иванович Сиротин тоже учился в Николаевском училище, но только на курс младше. Поздний и единственный ребенок богатого землевладельца, крайне избалованный своими стареющими родителями, Сиротин стал личным «зверем» «корнета» Маннергейма, который таким своеобразным образом взял покровительство над своенравным и задиристым юнкером, каким был молодой Сиротин.

Нужно сказать, что в Николаевском училище во все времена царили особые нравы. Старшие юнкера именовали себя «корнетами» и жестоко притесняли младший курс, воспитанников которого они называли «зверьми». Глумление старших над младшими, ставшее жестокой традицией, иногда достигало таких невиданных масштабов, что порой вызывало серьезное беспокойство у военных руководителей страны. Великий князь Николай Николаевич неоднократно получал сигналы о творимых безобразиях от перепуганных родственников новообращенных юнкеров, которые умоляли оградить свое чадо от произвола. Неоднократно устраивались неожиданные проверки, проводились дознания, но все попытки начальства искоренить это явление ни к чему не приводили. Впоследствии Маннергейм, встречая у себя в дивизии недавних выпускников-николаевцев, всегда с улыбкой расспрашивал офицеров о жизни в училище. И когда тот, не предполагая, что генерал сам выпускник этого же учебного заведения, начинал рассказывать о взаимовыручке и помощи старших юнкеров новичкам, барон вдруг, как бы между прочим, упоминал о своей учебе, называя имена прежних отцов-командиров. Собеседник, которого словно уличали во лжи, густо краснел, но затем совсем по-другому начинал смотреть на барона, будто бы те, далеко не простые нравы и традиции училища связывали всех бывших выпускников незримой нитью, на фоне которой терялись различия в возрасте и в чине.

В первые минуты радость встречи старых товарищей оказалась сильнее любопытства Воейкова и Сиротина, и друзья с удовольствием пустились в воспоминания.

Но постепенно волнение улеглось, и Маннергейм, рассказывая очередную историю, стал замечать все более и более вопросительные взгляды своих друзей юности.