Глеб Булатов - Степь в крови

– Так точно. Когда полковник вышел, они набросились на него и силой увели.

– Браво! Они сами роют себе могилу! Но дело гораздо серьезнее, господин поручик. Вы должны понимать, что, побывав в плену у большевиков, чудом освободившись, вы являете собой персону, опасную для многих.

– Вы знаете?… Но я до сих пор не говорил о том, что произошло в действительности. Это в моих интересах…

– Как знать. До сих пор ваши поступки трудно было назвать осторожными и продуманными. Хотя бы эта история с женой инженера?! Так опрометчиво!

– Вы и это знаете?

– Конечно. Мне известно все, за исключением одного – знаете ли вы, кто я?

– Нет, – едва слышно прошептал Глебов. Сердце его в очередной раз за день кольнуло, и жгучее онемение расползлось по всему телу.

– Верно. Вам лучше и не знать. Умрете со спокойной душой.

– Умру? – прошептал Глебов и попытался встать, но не устоял на ногах и рухнул на пол.

– Умрете. Ведь вы отравлены. Вспомните, вчера вечером после допроса у следователя вас угостили чаем…

Глебов издал надрывный хрип.

– Вспомнили? Время действия яда пришло. Умирайте спокойно. Ваша память будет чиста, мы похороним вас с почестями и оркестром. Спите, Глебов, и не желаю вам встречи на том свете с генералом Алмазовым. Думается, он на вас серчает, – незнакомец рассмеялся.

– Вы… – из последних сил Глебов поднялся на локтях и протянул руку к незнакомцу, – вы…

Вдруг все оборвалось. Глебов повалился на пол. Незнакомец затушил сигару, взял тело поручика под руки и вытолкнул его в окно. Потом и сам последовал за своей жертвой, взгромоздил тело Глебова на стоящую подле стены арбу, тут же тронувшуюся с места.

Утро следующего дня в гостинице «Европа» началось со страшного переполоха. Дворник, первым заступивший на свой пост, подле самого крыльца гостиницы обнаружил сухощавого поручика. Несчастный лежал на брусчатке тротуара, вольно раскинув руки и уткнувшись лицом в пыль. Сначала дворник хотел проучить нашкодившего пропойцу офицера, но понял, что человек этот спит вечным сном.

Через четверть часа у гостиницы уже стояли пролетки. Тело опознанного здесь же поручика Глебова погрузили на одну из них и увезли прочь от любопытных глаз зевак. Толпа, собравшаяся у дверей «Европы» по случаю необыкновенного происшествия, еще волновалась и галдела, но близился полдень, и постепенно все возвращалось в привычное русло новочеркасской сутолоки.

Во втором этаже, в номере Марии Александровны Петлицкой, звучала музыка. Хозяйка сидела за фортепьяно и исполняла «Лунную сонату». Но в силу ли безалаберности этого утра или своего обычного настроения, классическая мелодия под быстрыми и вольными движениями белых рук Марии Александровны преображалась во что-то новое и взбудораженное. Соната набирала скорость и мощь, и вот уже горной лавиной катилась музыка, уже стонало фортепьяно и звенел хрусталь в серванте! Мария Александровна, пунцовая, с подрагивающими губами, вырывала из недр инструмента свою душу. Ах, любезный читатель, наша очаровательная героиня определенно опередила свой педантичный век. Если б и Шостакович, и Бернстайн, и Шнитке слышали ее вариации! Так неужели б не признали они в ней талант, равный себе?! Но Мария Александровна не нуждалась в признаниях общества, в ее жизни восторгов и оваций было вдоволь, и теперь она желала лишь тишины. И – парадокс! В желании тишины ее душа гремела тысячеголосой какофонией. Странная особенность человеческой личности, вы не задумывались, почтенный читатель? Что есть счастье? Покой и тишина, наслаждение и нега. Что же должно делать, чтобы быть счастливым? О, нет. Нужно не наслаждаться покоем, тишиной да негой. Но нужно усердно работать, стремиться, рваться к ним! Парадокс… Будто для того, чтобы стоять, нужно сперва бежать, а чтобы любить, необходимо сперва возненавидеть весь мир. Но так устроен человек, и так рассуждала Мария Александровна.

Нашей героине в те ясные майские дни минуло двадцать девять лет. Она уже оставила лавры балерины, в надежде на счастье откололась от айсберга русской эмиграции и добралась до Новочеркасска. Она была красива, но видавшийся с ней впервые уходил ослепленный и зачарованный отнюдь не правильностью форм и статностью фигуры. В этих достижениях, добрый читатель, уж верьте на слово, нет ничего по-настоящему достойного. Всякий, впервые видевший Марию Александровну, уходил ослепленный ее обаянием, которое без сдержанности и жеманства изливалось на добрых людей. Мария Александровна была отзывчива и больше всего в людях ценила именно дар самоотвержения ради ближнего. Она была христианкой и правоверной еретичкой, прихожанкой и паломницей, ее теснили рамки Синода и канонизаций, она ничто не отвергала, но верила лишь Богу.