Сергей Фетисов - Хмара

— Прилег бы ты, — посоветовала жена. — Мы сами управимся, чего тебе томиться!.. А то от твоего курева аж в горле першит.

Он не внял совету, а сидел и смотрел, как женщины раздевали больного, перенесли его на лавку и, подставив корыто, принялись мыть. Партизан, тяжело дыша, катал по лавке голову и глухо мычал. С лавки в корыто прерывистыми струйками стекала серая от грязи вода.

— Звать-то его как? — вспомнил Алексеич.

— Семеном вроде кликали.

— А документов на нем никаких нет?

Лида обшарила карманы, но ничего не нашла, кроме пустого кисета да обкуренного деревянного мундштука.

— Дай-ка я посмотрю, — потянулся за одеждой Алексеич. Он принялся тщательно ощупывать швы и складки. Наткнувшись на что-то твердое, зашитое, как погон, в плечо шинели, попросил ножницы.

Это был завернутый в клеенку комсомольский билет на имя Берова Семена Ивановича, 1920 года рождения, выданный 23 мая 1937 года в городе Киеве.

Трое суток метался Семен Беров в сжигающем тело жару. Приходил в себя на короткое время и вновь-проваливался в черную бездну беспамятства. Бредил, страшно ругался в бреду.

С ложки Лида вливала ему в рот разведенные порошки аспирина. Мать готовила липовый отвар, Алексеич советовал поить на ночь самогонкой с медом и укутывать потеплее. Лечили как могли и кто во что горазд.

Когда состояние больного партизана становилось-особенно тяжелым, Лида в отчаянии заламывала руки. Знаменская больница с приходом немцев работать перестала, а знакомые Лиде женщина-врач и молодой; фельдшер Вася, которым можно было бы довериться, ушли с Красной Армией. Из медиков остались те, в ком Лида сомневалась: известно было, что их вызывали зачем-то в сельуправу, после этого они стали принимать больных на дому, но только по записочкам от старосты Раевского или его заместителя Эсаулова.

И все же однажды, когда дыханье Семена стало тяжелым и частым, а тело покрылось холодным липким потом, Лиде показалось, что он умирает, — она чуть было не побежала за фельдшером.

Отец и мать в смятении следили, как она натягивала сапоги и медленно, очень медленно куталась в платок. У них в семье уже был разговор о возможных губительных последствиях, если фельдшер донесет. Но иного выхода Лида не видела. Отец и мать с величайшей тревогой, но без возражений наблюдали за ее сборами. Так уж сложилось в семье Беловых: последнее, решающее слово оставалось не за формальным главой семейства — Алексеичем, а за его энергичной и решительной дочерью. Если Лида что-либо решила, так и должно быть. Лида знает, что делает.

— Погоди-ка, — сказал Алексеич. — Вроде лучше ему…

Нагнувшись над постелью больного, он поманил дочь большим заскорузлым пальцем. Лида, взявшаяся уже за дверную ручку, вернулась. Не раздеваясь, долго стояла у кровати, всматривалась в невероятно худое, пергаментное лицо человека, так неожиданно вторгшегося в их маленькую дружную семью. Потом медленно сняла жакетку, платок, стянула сапоги. Она решила подождать еще немного, еще ночь — быть может, партизану и впрямь станет легче.

Ночью в состоянии больного наметился перелом: щеки слегка порозовели, дыханье стало ровнее. К утру температура спала. Семен пришел в себя после беспамятства, но был так слаб, что даже разговаривал с трудом.

Беловы не могли придумать, где и как прятать Семена до выздоровления. В хате, куда ни положи, он все равно будет на виду. А поместить его в холодный погреб или сарай, где дули пронизывающие сквозняки, было бы равносильно смертному приговору. Пока же, как и прежде, Семен лежал на Лидиной кровати, взирая на окружающих мутными, ко всему безразличными глазами.

По утрам Беловы старались затемно управиться по хозяйству, потом Алексеич запирал наружную дверь на замок и строгал в сарае новую лодку. Собственно, новая лодка была ему ни к чему — старая вполне еще крепкая. Но не будешь же сидеть сложа руки. Чем-то надо заняться для отвода глаз. Если к Беловым заглядывал кто-нибудь из соседей, то, наткнувшись на замок, шел в сарай, откуда слышался звук рубанка или пилы. Алексеич откладывал инструмент, вынимал кисет и степенно беседовал с гостем. Спрашивавшим жену или дочь говорил с наигранным недовольством:

— А черты их знают, где они. Десь пишлы.

Долго так продолжаться, конечно, не могло. Женщинам сидеть взаперти целый день нельзя — мало ли дел по хозяйству. Да и Алексеич не мог же с темна до темна возиться со своей лодкой.

Однажды вечером, когда Беловы только что отужинали, Лида на минутку выскочила во двор. И именно в эту минуту заявилась соседка. Дверь в хату была не-заперта, и гостья вошла беспрепятственно. Следом ворвалась вихрем Лида, но было уже поздно.