Войцех Ягельский - Башни из камня

Жили в скальных пещерах и штольнях, вырубленных в горах много лет назад с целью с тайных баз на вершинах Кавказа доставать, в случае необходимости, своими ракетами неприятельскую Турцию. Несмотря на холод и рано наступающую темноту, партизаны старались как можно реже разводить огонь. Топили снег, чтоб заварить чай или приготовить еду. Приходилось все время быть на чеку, потому что засыпанные снегом перевалы усложняли, а иногда делали просто невозможным уход от преследователей.

Лучшие времена наступали с весенним потеплением, когда на деревьях появлялась листва, дающая укрытие от вертолетов-разведчиков. Легче было совершать переходы по горным тропам. Под прикрытием деревьев можно было пробираться из высокогорного заповедника в окрестностях Ведено до самого Джейраха в Ингушетии и даже Северной Осетии, а оттуда по долинам рек Асса и Терек добираться даже до Грузии. Проще было небольшими отрядами в несколько человек незаметно спускаться с гор к самым поселкам и дорогам, чтобы добыть пропитание или устроить засаду российской колонне. Осенью партизаны снова расходились по большим городам, а их предводители залегали в горных укрытиях.

— Больше всего мы боимся их самолетов и бомб, которые они сбрасывают нам на головы. Мы не знаем, что это за бомбы, но это настоящий кошмар. Иногда после взрывов нас много дней мучит рвота, от других слезятся глаза, — Сулейман задумался. — Есть еще такие бомбы, от которых молодая зеленая трава горит, как солома.

— Для них сто убитых — это просто военные издержки, которые нужно скрыть. Для нас каждый погибший — невосполнимая потеря, — добавил он, распрямляясь на неудобном стуле. Молчаливые чеченцы кивали в поддержку головами. — Нет, в этой войне мы уже ничего не захватим, не будет никаких атак, штурмов. Нет у нас на это сил. После каждого нашего нападения на комендатуру, после каждой засады, после каждого приговора предателю, россияне проводят карательные экспедиции, организуют облавы на нашу молодежь. Мы не хотим, чтобы люди зря страдали. Поэтому, если атакуем, то только тогда, когда это абсолютно необходимо. Мы не сможем их победить. А вот бороться можем хоть сто лет. Россияне могут проиграть только сами себе. А нам важно просто продержаться. И это будет означать, что мы не проиграли.

Наступила тишина. Этимат внесла свежий чай. За окном уже стемнело. Сулейман спросил, нужен ли я ему еще.

Я ответил нет. А зачем? Я уже не мог пробудить в себе любопытства, найти силы для разговора, веры в исключительность и серьезность всего, что меня окружало. Я выслушал рассказ Сулеймана так, как его выслушали Аслан, Руслан и Мохаммед, время прошло быстро и спокойно. Остыл чай в чашках, наступил вечер, минул очередной день. Я думал о том, что сейчас потухнет свет, а я не взял с собой фонарик и придется добираться в свою комнату на ощупь по темному, смердящему мочой коридору.

Я не остановил Сулеймана, когда он прощался, хотя он и был для меня единственным свидетелем событий, ради которых я здесь оказался.

Бой в Комсомольском, о котором он рассказывал, состоялся всего пару недель назад. Я не спросил его о Басаеве, а ведь Сулейман видел его всего неделю назад. Он был источником бесценной информации, а я пренебрег ею.

У реки, где мы познакомились, он говорил: «Я не представляю себе войны без Шамиля. Разное о нем говорят, но Басаев — это настоящий командир».

Чеченцы в лагерях беженцев в Ингушетии, да и многие из тех, кого я встретил в доме Исы, не могли простить Басаеву того, что он навлек на страну новую войну.

— Если он сознательно дал России повод начать войну, значит он предатель, — говорили они, проливая слезы над могилами близких и пепелищами домов. — Если несознательно, если его ослепила гордыня и самолюбие, значит он глупец и предатель, потому что тот, кто хочет быть предводителем, не имеет права думать только о себе, руководствоваться только своими эмоциями и не думать о последствиях.

Одни называли его безумцем, который ради своих амбиций накликал беду на тысячи людей. Другие, его поклонники, а таких всегда было немало, утверждали, что Шамиль принесет не горе, а свободу, что он и есть тот долгожданный смельчак, который не побоится замахнуться на то, о чем другие не осмеливаются даже мечтать.

Говорили, что только на поле битвы может Шамиль искупить грехи, за которые после войны должен будет отчитаться перед земляками. Но были и такие, кто считал, что если бы Шамиль прославился на войне, а потом в Грозном на главной площади пал на колени и попросил прощения, люди бы ему простили. В Чечне насилие и террор были чем-то столь обыденным, что порицать их было бы так же бессмысленно, как проклинать злую судьбу или плохую погоду.