Войцех Ягельский - Башни из камня

— Партизаны спустились в деревню на рассвете, только начало светлеть, — вспоминает Анзор, почесывая голову под меховой шапкой. — Истощенные, оборванные. Просили еды и разрешения передохнуть пару дней. Было их человек пятнадцать, все местные. Но когда с гор стали спускаться другие, еще и еще, мы поняли — пробил наш час.

Был среди партизан и сам Руслан Гелаев. Россияне рассказывали потом, что он пожертвовал партизанами и родной деревней ради того, чтобы вывезти оттуда свою семью.

— Это неправда, — утверждал Анзор. — Гелаев вывез жену, детей и мать еще до того, как пошел защищать Грозный.

Солдаты появились уже на следующий день. На поле за дорогой расставили танки и пушки. Люди бросились бежать. Но россияне, окружив деревню, возвращали бегущих крестьян, приказали ждать по домам, пока войска не войдут в деревню и не проверят сами, кто был партизаном, а кто нет, кто помогал боевикам, а кто был верен России.

— Да только вошли в деревню, тут же поднялась стрельба, и мы все, несмотря на запрет, опять бросились бежать, — Анзор возвращается памятью к этим дням охотно и без боли; то, что он тогда выжил, когда столько людей вокруг погибло, вселяло в него веру в собственную исключительность. — Но солдаты снова нас остановили и не позволили с места двинуться, пока не проверят, нет ли среди нас партизан. Мы просидели в открытом поле пять дней и ночей. На морозе, без еды, без крыши над головой, посреди боя, между стрелявшими из деревни партизанами и российскими танками и минометами. Наблюдали, как гибнет наша деревня. Все полыхало в огне и грохотало, стоны раненных и рев горевшей живьем скотины долетали до самого поля.

Партизаны защищались три недели. Украдкой пробирались из деревни в лес, оставляя за собой сотни погибших. Россияне бомбили деревню без особой спешки, и только когда смолкали автоматы чеченцев, заходили на улицы и дворы. Шли осторожно, спиной к заборам по обе стороны улицы, взрывая дом за домом, усадьбу за усадьбой.

— Они боялись заглядывать в подвалы, в которых еще могли скрываться партизаны. И правда, в домах было полно раненных, — говорил Анзор. — Так они бросали в дом связку гранат и так шли от дома к дому.

Вытащенные из развалин тела свозили на поле у соседнего Алхазура. Ежедневно по семьдесят, восемьдесят тел. Люди со всей Чечни съезжались, чтоб в разложенных на черном пластике останках распознать своих близких и увести их на семейные кладбища.

Анзор достал из сумки хлеб и козий сыр. Приближалось время обеда. Я не мог с ним дольше разговаривать. Мне пора было возвращаться. В условленном месте за деревней ждал мой капитан. Я пробрался-таки за стену, чтобы быть ближе, лучше рассмотреть, глубже познать. А оказавшись там, только и делал, что прятался. Трудно что-то увидеть своими глазами, вечно оставаясь в укрытии.

Мы поехали с Исой в Дуба-Юрт уже без сопровождения, правда, с разрешения россиян. Я там был в третий раз. Первый раз — как гость Мансура.

В Дуба-Юрте дело не дошло даже до боя, тем не менее, эта некогда богатая деревня тоже перестала существовать. Россияне, остановившись у деревни, даже не пожелали вступать в переговоры. Комендант деревни, Мохаммед Баудинов, отправившийся на переговоры, бесследно исчез. Сразу после этого россияне расставили над рекой танки и пушки и стали обстреливать Дуба-Юрт. Методично, изо дня в день, из ночи в ночь.

Сельчане разбежались, а когда стрельба стихла и они вернулись, застали на месте деревни истое побоище. Не осталось ни одного целого дома. Те, что не были разрушены бомбами и снарядами, сожгли солдаты. Перед этим разворовали, что под руку подвернулось, и вывезли награбленное на грузовиках.

В Чири-Юрте говорили, что соседи поплатились за старые грехи. Во время первой войны горные аулы укоряли жителей Дуба-Юрта, что, заботясь только о себе, они не вышли на бой с российскими частями, а пропустили их через свою деревню, когда россияне преследовали удирающих в горы партизан. Разрушение и грабеж Дуба-Юрта горцы сочли справедливой карой Божьей.

Жители Дуба-Юрта без жалоб и протестов складывали из обломков разрушенные жилища. Каким-то чудом латали изъеденные снарядами и огнем стены, ставили над ними крыши. Среди руин и пожарищ рождалась новая жизнь, о чем возвещали радостно дымящиеся трубы.

Я попросил Ису, чтобы он подвез меня к дому Мансура. Если не считать разрушенной крыши и до последнего гвоздя разграбленного имущества, дом уцелел. Ракетой снесло только верхнюю часть комнаты, осенью служившей нам спальней.