Кроме того, Андрей понимал, что стоит отпустить этих влюбленных, как вся операция по добыче формы и документов теряет смысл. Немцы начнут останавливать и проверять каждого, кто похож на него, Беркута, каждого, кто появится в Подольске и его окрестностях в мундире лейтенанта.
Да, сказав Крамарчуку: «Не надо жалеть меня, сержант. Этот грех я должен взять на свою душу», он отослал его к мотоциклу, а этим двоим еще дал возможность обняться. Это все, что он мог сделать для них. Первой он пристрелил девушку, чтобы не слышать ее душераздирающих криков.
Уже выйдя за село, на той стороне долины, Беркут еще раз достал удостоверение. Карл Зигфрайт! Надо же было, чтобы война так напомнила о нем! А как это непросто: смотреть в глаза убитому тобой человеку. Даже если это глаза солдата, врага, оккупанта, и смотрят они на тебя уже только с фотографии.
«Не нужно было надевать его мундир», — сказал он себе, вглядываясь в придорожные заросли по обе стороны лесной тропы.
Он и тогда, в сорок первом, надел его только дважды. Как-то не жилось и не воевалось ему в этой форме. Слишком выразительными оставались воспоминания о погубленных из-за нее душах.
* * *
Мазовецкий и мальчишка ждали его в долине, у развилки тропы, возле родничка, над которым стояло позеленевшее от времени распятие, с впившимся в голову Иисуса Христа осколком снаряда. Странно, что до сих пор никто не решился извлечь этот осколок. Может, потому и не решился, что так, с осколком, это распятие, как и связанные с ним библейские мучения Христа, приобретало совершенно иной, сугубо земной и современный смысл.
Увидев на тропинке немецкого офицера, мальчишка вскочил с камня и отбежал за ближайшие кусты. Даже когда, рассмеявшись, Владислав объяснил ему, что это и есть тот самый партизан, которого они ждут, Алекса (так звали мальчишку) еще какое-то время не решался подойти к ним, а жался поближе к кустам.
— Ты никому больше не рассказывал о тех людях со странными автоматами? — первое, что спросил у него Андрей, когда Алекса немного успокоился.
— Только ему, — кивнул мальчишка в сторону Владислава. — Ну, еще матери.
— Вот это уже зря.
— Мать будет молчать. Даже дома, когда в хате нет никого, кроме нас, она боится сказать что-либо лишнее.
— И правильно делает, — неожиданно для мальчишки заключил Беркут. — Поступай точно так же. А теперь пошли. По дороге расскажешь все, что видел.
Еще какое-то время Мазовецкий, прихрамывая, шел вслед за ними.
— Мы же договорились, — напомнил ему Андрей.
— Я немного провожу. Вы идите. Не обращайте на меня внимания.
— В таком случае считай, что идешь в арьергардном заслоне, — придумал ему оправдание Беркут.
— Можешь быть уверен, что надежнее арьергарда у тебя еще не было, — признательно молвил поляк.
Склон представал настолько крутым, что порой Беркуту казалось, будто они поднимаются к труднодоступному перевалу, тропинка к которому с каждым шагом становится все уже, извилистее и каменистее.
Еще труднее стало идти, когда где-то в километре от плато, названном Лазорковой пустошью, Беркут, опасаясь засады, свернул с тропинки и уже сам прокладывал путь мальчишке, продираясь через кустарник, обходя валуны и выкарабкиваясь из скалистых оврагов.
Плато открылось им неожиданно. Просто они поднялись на гребень еще одной возвышенности и вдруг увидели перед собой усеянную каменными глыбами равнину, немного напоминающую ту, у кромки которой жил Смаржевский. Осторожно, оглядываясь по сторонам, мальчишка, а за ним Беркут, перебежали ее и оказались у сплошной стены кустарника.
Андрею она показалась непроходимой, однако Алекса умудрился выискать в ней «козью тропинку», благодаря которой они добрались до лиственного леса. Крона его оказалась сплетенной так густо, что, входя под нее, путники попадали как бы под темный навес, куда почти не проникали лучи солнца и где постоянно было холодно и влажно.
— Дальше не пойду, дальше сами, — вдруг заявил мальчишка, остановившись у поросшей сосняком горы. Лес тоже был усеян валунами и небольшими скалами, и идти по нему было ничуть не легче, чем по каменистому полю. Однако Беркуту показалось, что дело вовсе не в усталости проводника. — Там, за горой, много терна и шиповника. Это место так и называют у нас — «терновым полем».
— А Лазоркова пустошь?
— Так это же она и есть. Когда-то здесь жили монахи. В скалах остались их пещеры.
— Понял, — кивнул Беркут. — Спасибо, что провел. — Он не спрашивал, почему мальчишка не желает вести его дальше. Да и не хотелось, чтобы он рисковал. — Смаржевский говорил, что на пустоши есть чабанская землянка. Как ее найти?
Читать дальше