Богдан Сушинский: Жестокое милосердие

— Не я это, обер-лейтенант.

— Офицерам на полуубитых плевать, им и живых-веселых в каждом селе полицаи подают, — сладостно икнул унтер-офицер. — Только я тебе вот что скажу: если она все еще тепленькая, можешь и теперь порезвиться на ней. Посмотри, какие ляжки зря пропадают!

— Так ведь умирает же она, — неуверенно возразил Зайдиц.

— Пока ты сделаешь свое мужское дело, она потерпит. Зато потом на всю жизнь запомнишь, что такое оргазм во время женской агонии, — и, покровительственно похлопав Зайдица по плечу, подался вслед за цепью.

Беркут с удовольствием провел бы в этой ванной еще добрых полчаса, ибо трудно отказать себе в таком блаженстве, но мысль о предстоящем походе к Лазорковой пустоши заставляла его торопиться. Он понимал, что идти в немецкой форме опасно. Если это действительно парашютисты, они могут снять его из засады. Однако идти в гражданской одежде тоже невесело. Любой полицай душу измотает, выясняя, кто ты и откуда. Тем более что многие полицаи наверняка знают приметы Беркута.

В то же время попасть к десантникам в мундире обер-лейтенанта — это полдела. Нужно будет еще убедить их, что ты не из абвера и не подосланный агент гестапо. Впрочем, если они шли к Беркуту, то наверняка должны были запомнить его по фотографии из «личного дела».

— Почему так поспешно? — несколько разочарованно встретил его на пороге комнаты Смаржевский.

— Удовольствия потом, майор. Где мундир?

Уже одевшись, Беркут достал из нагрудного кармана документы, развернул удостоверение офицера и обмер. Обер-лейтенант Карл Зигфрайт! Даже если бы Андрей и не прочел это имя, ему достаточно было бы взглянуть на снимок. Зигфрайт! Разве он мог забыть его?! Третий убитый им немецкий офицер, после того, как он чудом спасся из замурованного дота, третий — после воскрешения из мертвых.

Им с Крамарчуком удалось тогда захватить мотоцикл. В немецкой форме, с погонами унтер-офицеров, они трижды появлялись у железнодорожной станции Руданы. У одной и той же, в одном и том же месте, и каждый раз открывали огонь из пулемета и автомата по проходящим мимо железнодорожным составам. Выходя из станции, поезда только-только набирали скорость, и, пока немцы из охраны дороги приходили в себя, пока организовывали оборону, они успевали изрешетить по три-четыре вагона с солдатами. А иногда и поджечь одну-две цистерны с горючим. Это был их, никем и ни в каких военных сводках не фиксируемый, никем и никакими наградами не отмеченный, солдатский вклад в борьбу с врагом, причастность к которому они никогда не смогут, да и не пытались бы доказать. Обычная, незаметная солдатская работа.

Однажды, подъезжая к станции, они еще издали увидели остановившийся у переезда эшелон, идущий на восток. Очевидно, что-то произошло с линией, потому что солдаты высыпали из вагонов и разбрелись по залитой солнцем долине. Некоторые уже ополаскивались в озерце, к которому примыкала небольшая роща. А два офицера даже рискнули войти в рощу. Наверно, только потому и отважились, что увидели мотоцикл и двух парней в немецкой форме, один из которых сидел за пулеметом, а другой прохаживался неподалеку.

Очевидно, они решили, что это прикрытие, а значит, опасаться нечего. Обнявшись за плечи, они брели по густой траве к кустарнику. И только по тому, как они обнимались, Громов догадался, что один из них, тот, что пониже, — девушка.

Именно эта девушка-лейтенант, ослепительно красивая блондинка, с лицом цвета слоновой кости, теперь уже снявшая пилотку и расстегнувшая элегантно подогнанный френч, презрительно взглянула на приближавшегося унтер-офицера и, морщась так, словно увидела что-то очень мерзкое, спросила:

«А вам, унтер-офицер, не кажется, что вы могли бы убраться отсюда к черту? О своей безопасности мы позаботимся сами».

«Боюсь, что отстанете от поезда, мадмуазель, — улыбнулся Андрей, стараясь выиграть этой своей бестактностью еще несколько шагов, отделяющих его от немцев. — Поэтому лично вам лучше вернуться к вагону. Потом не успеете добежать».

«Что за наглость, унтер-офицер? — только тогда подал взволнованный и какой-то неуверенный голос этот самый Карл Зигфрайт. По тому, как он обращался к унтер-офицеру, Беркут сразу определил, что пороха этот офицер еще не нюхал. — Стоять! Трое суток ареста!»

«Прикажете отбывать здесь же? — пошел Андрей прямо на него и, довольно вежливо отстранив девушку, перехватил руку немца, когда тот пытался выхватить из кобуры пистолет. — Я из гестапо. Под арест придется отправить вас. За нарушение правил проезда к фронту, — сказал Беркут первое, что пришло ему на ум, обезоруживая обер-лейтенанта. — Тем более, что заниматься любовными делами здесь, на виду у русских партизан…»