Богдан Сушинский - Жестокое милосердие

Конечно, было бы куда проще, если бы он был сейчас рядом с ней. Но что-то произошло с Крамарчуком, что-то с ним произошло. Чисто женское чутье подсказывало Марии, что Крамарчук не станет искать Беркута. Мысленно он уже похоронил лейтенанта, распрощался с ним, и теперь считал, что Мария Кристич должна достаться ему, только ему, как по наследству. Николаю и в голову не приходило, что после смерти лейтенанта она имела право выбора: с кем ей быть, за кого выходить замуж, кого ждать.

Иногда у Марии даже возникало сомнение: а не выдумал ли Крамарчук всю эту историю с гибелью Беркута? Слишком уж быстро отказался он от партизанства, слишком поспешно принялся женихаться, обустраивать их будущую семейную жизнь. Да, слишком поспешно. И если бы она позволила Николаю заманить себя в эти сети и прижиться по соседству со старостой, добывая мрамор для Антонеску, то чем бы она была лучше своей беспутной сестрицы Гандзи?

…Мария спрятала в дупле старой ивы свой пистолет и бросилась в эту речушку, совершенно забыв, что выйти из нее сможет лишь с насквозь промокшими сапогами, да к тому же — на заснеженную равнину. Но впереди виднелось село. И, перейдя речку вброд, она оказывалась на кратчайшем пути к той, крайней, хате, в которую обязательно постучится. Уж там она просушится и хоть немного поспит. Хоть часок. В более или менее теплой хате. Эти четверо лесных суток вконец измотали ее. Одна, в лесах, без оружия — волчьими тропами…

Ее почти не удивило, что хозяйка дома, в который она постучала, еще на пороге начала внимательно присматриваться к ней:

— Ты чья ж это будешь, дочка? Вроде как та, что к Клавке Гурнашевой когда-то в гости приезжала? Аль нет? Еще и ко мне за яблоками приходила? Мария, вроде?…

— Та самая! — обрадовалась Кристич.

— Ну, если действительно та самая, тогда заходи.

Сдержанная улыбка женщины показалась ей почти материнской. Должна же и у нее, бездомной, появиться хоть одна если не близкая, родная, то по крайней мере хотя бы мало-мальски знакомая душа!

— Ну а Клавка?… Она в селе?

— В селе, в селе. Но ты, поди, и хаты ее теперь не найдешь. У людей купили, потому что родительская ее сгорела. Да и промерзла в дороге.

— Смертельно промерзла, — охотно согласилась нежданная гостья.

На печке, в большой кастрюле, закипала вода. Вся комната была овеяна уже непривычным теплом. А курчавый светловолосый мальчишка лет двенадцати показался ей таким знакомым и милым, словно восстал из ее собственного детства.

— Звать меня будешь теткой Настей. Вряд ли помнила, эге ж? — возилась хозяйка у печи. — Ты-то как? Говорят, где-то здесь, недалеко, и повоевать пришлось. Клавка щебетала, что вроде бы из больницы тебя — да в солдаты.

— Было и такое, — расстегнула ватник, сняла сапоги, на лавке, придвинутой поближе к теплу, развесила совершенно мокрые портянки и разорванные носки. Мечтательно посмотрела на кастрюлю: сейчас бы теплой воды, помыться… И на той же лавке, привалившись спиной к теплому запечью, задремала.

— Ну вот, суп готов, — ворковала тетка Настя, отставляя кастрюлю. — Пока он будет остывать, к Гурнашам сбегаю, шепну Клавке, чтоб сюда подошла, если только не на смене. В больнице работает, санитаркой. В соседнем поселке. О, — вспомнила у порога, — а ты ж, наверно, еще и сейчас в этих, в партизанах? Или как?

— Почему в партизанах? В партизанах я никогда не была, — сонно пробормотала Мария.

— Так-таки и не была? — суховато произнесла хозяйка дома.

— Действительно не была.

— Ага, ну да… К чему оно тебе? — недоверчиво согласилась тетка Настя. — Да и какое мне дело? Просто так спросила. Потому что сама Клавка вроде как… Ну да о чем это я? Поспи, поспи…

И не могла знать Мария, что так охотно вызвавшаяся сбегать к Гурнашам тетка Настя эта сначала заглянет к живущему через три хаты полицаю. И скажет, что Мария Кристич, партизанка, за выдачу которой полицией вроде бы обещано два мешка муки и годовалую телку, сейчас отогревается у нее в доме. Случайно забрела.

При этом поинтересовалась: действительно ли так обещано, или же бумажка, которую зачитывал староста, ничего не стоит? Но по тому, как сразу же заерзал, заволновался полицай, поняла: бумага была серьезной. Да и сам Охрим, полицай, подтвердил, что бумагу эту подписал начальник полиции, Рашковский, лично. И что в свое время Марию эту уже чуть было не арестовали в Квасном, где она работала под чужим именем. Но тогда партизаны отбили ее. А еще спросил, не появлялся ли кто-нибудь возле ее дома вместе с Марией. Потому что, где только объявляется она, там рано или поздно появляется и сам Беркут. Или кто-нибудь из его отряда.