Богдан Сушинский - Жестокое милосердие

Еще до встречи с Крамарчуком она узнала, что мать ее умерла весной сорок второго, от воспаления легких, буквально сгорела в горячке; младшую сестру увезли в Германию на работы, а старшая…

Вот со старшей — история особая: она уехала с немецким офицером! Как ни странно, известие о старшей сестре поразило ее больше всего, какой-то дичайшей неестественностью поступка. Как это она вдруг могла взять и уехать куда-то с немцем?! Во-первых, куда, на фронт, что ли? Или, может, действительно увез ее к себе в Германию, — что казалось Марии совсем уж невероятным…

Однако выяснить истину было не у кого. От старосты до последней сельской сплетницы, бабы Кирзы, все на селе знали: у бездетной солдатки Галины (Гандзи — как ее прозвали еще в детстве) Кристич заквартировал немолодой уже немецкий офицер. Ну а что ни одному «справному» мужику пройти мимо себя Гандзя не даст, так кому это не известно? А уж то, что, собрав чемодан, Гандзя села с майором в легковую машину, — видели человек десять. Происходило это днем, в самом центре села, к тому же Гандзя и не пряталась при этом от глаз соседок.

Уехать с немцем! Укатить с вражеским офицером на легковушке! Как же она так могла?! Для Марии, проникшейся жесткостью суждений и твердостью характера Андрея Беркута, это вообще было непостижимо.

Три дня провела Мария в доме Гандзи, поскольку их отцовский дом совсем разрушился. За это время успела поговорить со многими родственниками, соседями, бывшими подружками. Однако понять решение Галины так и не смогла. Единственное, о чем она с надеждой спрашивала: не появлялся ли слух о том, что какая-то женщина убила немецкого офицера, пытавшегося увезти ее? Но в ответ женщины лишь многозначительно ухмылялись. А некоторые очень даже понимали Галину: офицер, как говорят, был вдовцом, ладный собой, к тому же ведал снабжением армии, а значит, под пулями не ходил. Да и чин имел высокий: то ли майор, то ли подполковник, и как раз в Германию уезжал, поскольку отзывали. И в Гандзю влюбился вроде бы даже вполне серьезно.

Что во всем этом потоке сведений было правдой, а что вымыслом — пойди, разберись. Но поспешно возникшая ненависть к сестре постепенно таяла, как весенний снежок, и теперь Мария если и вспоминала о Галине, то по-бабьи жалея ее, непутевую. А непутевой, как и удивительно красивой (в сравнении с ней Мария казалась себе обойденной Богом), Гандзя была всегда.

Однако оставаться в селе, чтобы и дальше перемалывать слухи и ждать хоть какой-то развязки этой странной истории, бывшая медсестра дота не могла. Полицай, из бывших соучеников, прозрачно намекнул ей, что появился слушок, будто она воевала, вступила в партию, а сейчас еще и связана с партизанами. И что он вроде бы услышал об этом от старшего полицая. А значит, не завтра, так послезавтра, ею может заинтересоваться гестапо или районная полиция. Сам старший полицай брать грех на душу пока не хотел. Отчасти, возможно, потому, что сестра Марии действительно могла оказаться в Берлине, и тогда, кто знает…

Убеждать полицая в том, что она — беспартийная и не партизанка, Мария не стала. Дождалась рассвета и ушла, сказав себе, что навсегда. Теперь у нее была одна цель: вернуться к окрестностям Подольска, побывать у дота — «навестить своих ребят», а главное — разыскать лейтенанта Беркута. Во что бы то ни стало найти: то ли его самого, то ли могилу. Или по крайней мере точно знать, что с ним произошло. Не может быть такого, чтобы он канул в неизвестность. Такой человек не может пропасть, не может умереть неизвестно как. Возможно, сейчас он в тюрьме, в концлагере… — это другое дело. Но, в конце концов, кто-то же должен хоть что-нибудь знать о нем.

После посещения родного села она жила с ощущением, что теперь у нее есть только эти, мертвые уже, ребята из дота, да лейтенант Беркут и, конечно, Крамарчук. О Крамарчуке девушка то вообще старалась не думать, то вдруг вспоминала с особой болью. Все боялась за него — что погибнет, струсит, попытается отсидеться где-нибудь… А то еще подастся в полицаи.

Нет, она помнила, как когда-то сержант Крамарчук, вместе с поручиком Мазовецким, спасал ее от ареста. О его храбрости в бою она, естественно, тоже не забывала. Но хорошо знала и то, что в жизни — простой, обычной, человеческой, а не окопной, жизни, — этот человек по существу беспомощен. Он ведет себя, как мальчишка. Вот взять да пристать к первому попавшемуся цыганскому табору, что он уже дважды делал, — это да. Это ему по душе. Поэтому Мария считала, что в очередной раз оттолкнув его от себя и в то же время вырвав из трясины, в которую могли затащить Николая хлебосольный хозяин и его дружок, «свой староста», — она предприняла еще одну попытку спасти сержанта.