Александр Пересвет - Вира Кровью

Не стали они той машиной, которая и выделяет армию из всех других человеческих институтов. Бойцам вполне искренне казалось, что раз на выходах и боевых у них в порядке, потерь нет, — то служба идёт как надо. А на деле это являлось не службой, нет — а… Неким вооружённым бытованием, что ли. Пусть и во имя защиты родины.

И так было, собственно, по всей луганской армии.

Только проблема заключалась в том, что бытование — оно и есть бытование. Вооружённость и участие в боях лишь придаёт ему неповторимый аромат мужественности. Мужественности в изначальном смысле слова — жизни настоящих мужчин. Ибо если ты вооружён и охотишься — кто ты ещё? Не шпак же городской? — а такие тут тоже были. Понятно, уже бывшие, — если сами захотели уйти в жизнь вооружённых мужчин.

Но, как говорится, можно девушку забрать из деревни, а вот деревню из девушки… Вот так из иного очкарика — и такие тут были, несмотря на принадлежность к разведке, — не уходил никак и город. В смысле его суетливости и необязательности — он ведь приучает, город, к определённой расслабленности. Ибо громаден. А потому снисходителен.

В итоге всех этих не убираемых в один миг обстоятельств жизнь в луганской армии во многом была сродни казацкой — настоящая дисциплина только в строю и в бою. В остальное время — пионерлагерь. И Кравченко, который сумел поставить подобие армейской дисциплины в своём бывшем подразделении, с некоторой критичностью оценивал то, что видел покамест в ОРБ.

Но не это беспокоило Бурана. Его волновал вопрос, как бы не перегнуть палку в самом начале новой службы, не восстановить против себя ветеранов. Он сам сейчас под десятками придирчивых глаз, и каждый его перегиб будет неприятно отзываться на его отношениях с сослуживцами. А ему с ними ещё ходить на выходы.

Но и тютей показаться нельзя. Это армия. Иначе сядут и не слезут. Свесят ножки, да ещё и за уши дёргать будут. Мужское общество — тут всегда идёт гласная или негласная битва за лидерство.

Поэтому услышав от уверенного в себе Куляба — «всё равно херня, детские игрушки, у нас в десанте такой ерундой не занимались», — Алексей спросил:

— А ты кем был в десанте, лейтенант?

Охрименко смерил его взглядом едва ли не свысока:

— Командиром отделения спецназа.

Ага, значит, лейтенанта уже здесь получил. Вроде как Еланец при своей «Ноне».

— А сам откуда?

— Из туркестанских русских, слыхал про таких? Из Ташкента с родителями выехали в Россию. А там Воронеж, хрен догонишь. А зачем тебе это?

Алексей помолчал, внимательно изучая его лицо.

— Да просто думаю я, лейтенант, что полагаешь ты себя круче яиц. А главное — круче меня, — затем медленно, с нажимом произнёс он, глядя парню прямо в глаза. Оно ведь так — чтобы не плодить конфликтов, надо сразу поставить себя. На подобающее место. И если это место будет… хм, на подобающем месте, то и другие согласятся не только с тобой, но и с твоей расстановкой уже их по соответствующим местам. Если перегибать палку в службе с первых шагов действительно не стоило, то перегнуть её с одним и в чисто мужском разговоре — это даже необходимо.

— Но я тебе берусь доказать, что это не так, — продолжил Кравченко. — И что херня в моей сфере ответственности, а что — нет, буду решать я, а не ты. И одобрения моих решений я буду ждать только от командира, а не от тебя. Что, готов принять мои доказательства этой мысли?

Лейтенант побледнел. Не от страха, конечно, — от охватившего его гнева.

Ответил, тем не менее, сдержанно:

— Вы начальник, товарищ капитан, вам виднее.

И добавил, приметно усмехнувшись:

— Конечно.

— Не понял, — протянул Кравченко. — Ты что, струсил, лейтенант? Мы же здесь не в строю. У нас вроде как физо. И я тебе предлагаю честно побороться и проверить, чьи приёмы — херня, а кому ещё надо им поучиться. Ну? Вот, в присутствии начальника штаба заявляю тебе, что на данный момент я тебе не начальник, а спарринг-партнёр. Победишь меня — делай, что хочешь, я больше в твою подготовку не лезу.

— А если нет? — дерзко поинтересовался Охрименко. Дерзость напускная, явно: то, что он поинтересовался, что будет в случае его проигрыша, уже говорит о том, что он этот проигрыш допускает. В отличие от того же Бурана.

— А если я — ты мой с потрохами, — отрубил Алексей. — И бойцам своим пояснишь, что в боевой подготовке «херни» не бывает. По крайней мере, у меня. Принял?

И стал демонстративно расшнуровывать берцы.

— Принял, — после паузы ответил Куляб.