Владимир Осипенко - Привилегия десанта

Прилетели. Построил замов, доложил. Высокие гости смотрят сквозь меня, руки не подают, боятся испачкаться. С Ау, наоборот, только что в дёсны не расцеловались. Зашли в штаб. Сразу заслушивание, моё. Возглавляет комиссию начальник штаба дивизии, а первую скрипку почему-то играет Оришкевич. Именно он прерывает на полуслове:

— Что вы сразу про проблемы, а почему ничего не докладываете про безобразия в батальоне. Про пьянство до полусмерти, про избиения солдат, про продажу солдатам их же обмундирования…

Лучше бы он про это не упоминал. Я и так держался на последнем пределе, а тут сорвался:

— Да потому что всё, что вы перечислили, высосано из пальца…

— И солдаты не допились до полусмерти!?

— Отравились, было, но чтобы пить — это слишком. Жидкость «И» — это яд. Лётчики с нею работают в респираторах и резиновых перчатках. Солдаты попробовали, чуть не загнулись, мы их спасли. Все приказы и меры доведены под роспись, всё знают, но захотелось. Это солдаты, а не заключённые или душевнобольные, чтобы постоянно быть под контролем. Бывает, что даём команду «Разойдись!»

— Вы тут не ёрничайте! Вчера артиллеристы тоже травились?

— Нет. Вчера артиллеристы по моему приказу чествовали офицеров, награждённых боевыми орденами. Кто-то видел кого-то пьяным?

Я почувствовал, как за моей спиной Аубакиров заёрзал на стуле.

— А вот лейтенант Лисицын зверски избил солдата, а командование батальона представляет его на досрочное получение «старшего лейтенанта»!

— Командование батальона в моём лице не знает о фактах зверского избиения подчинённых лейтенантом Лисицыным.

— А вот мы сейчас проедем и я вам лично покажу эти факты!

Застава Лисицына была в паре километров, так что через полчаса я с Оришкевичем сидел в подземной канцелярии 8-й заставы и присутствовал при очень душевной беседе. Тон задавал именно «душа солдата»:

— Мы вас, товарищ лейтенант, знаем как принципиального и требовательного офицера. У вас одна из лучших застав в батальоне. Мы вас рассматриваем на вышестоящую должность. Но ответьте мне, как коммунист коммунисту, как случилось, что вы ударили солдата?

— Какого солдата?

— Рядового Власова, — Оришкевич заглянул в какую-то бумажку и назвал точную дату.

— А, сейчас расскажу. Я его отправил БТР-70 помыть, тут от заставы метров сто, а он пропал. Мне заставу на боевой расчёт строить, а ни его, ни машины. Послал людей, машина на речке, а Власова нет. Поднял заставу по тревоге, обежали всё кругом, нет. Думали, духи украли. Хотел комбату докладывать, а тут он появляется. Говорит, застрял и ходил к артиллеристам за тягачом. Ну, я ему разок и врезал по шее, чтобы сначала мне докладывал, а потом шлялся, где попало…

— Вот, молодец, лейтенант, бери бумагу и пиши объяснительную на моё имя, как всё было.

С этими словами Оришкевич торжествующе посмотрел на меня. Вид у него был как у рыбака, который снимает с крючка жирного карася.

Я встал и вышел. Вдохнул воздуха, обозвал окружающее пространство «сукой» и дал команду удивлённому дежурному по заставе позвать Лисицына:

— Скажи, ротный на связь зовёт.

— Я, вижу, ты тут на заставе совсем одичал. Завтра на свою цидулю положишь партбилет и погоны. Они тебе жмут или служить надоело? — спросил я у Лисицына, когда он вышел.

— А что мне теперь делать?

— Всё было, как сказал?

— Да.

— Солдат на тебя в обиде, заложит?

— Нет.

— Тогда пиши, что хотел ударить, понял?

Лисицын ушёл, а я позвал бойца.

— Тебя лейтенант Лисицын бил?

— Никак нет!

— Ты это хорошо помнишь? Может, было, а ты запамятовал?

— Никак нет!

— Смотри, родной, вспомнишь в каком другом месте, я тебя не пойму.

Я зашёл в комнату в момент, когда Лисицын отдавал своё творение в руки Оришкевича. Тот побежал глазами по тексту. Я видел, как самодовольная ухмылка сползла с лица. Словно, трепыхнувшийся в руках карась, выскользнул, ударился о борт лодки и плюхнулся в воду.

— Товарищ лейтенант, — снова перешёл на «вы» председатель партийной комиссии, — как «хотел»? Вы же сами только что сказали, что ударили. Вот и комбат слышал…

— Я, товарищ подполковник, с полной ответственностью заявляю, что ничего подобного не слышал.

— Та-а-ак! Вызвать ко мне рядового Власова.

Боец зашёл через десять секунд. У Оришкевича снова изменился тон и выражение лица. Именно такое я пытался скорчить, когда подзывал к себе на минном поле цуцика.

— Вот мы разбираемся, как товарищ лейтенант дал вам подзатыльника. Хотим от вас, товарищ солдат, услышать, как всё было.