Владимир Андреев - В день первой любви

— Все понятно, — прервал Пинчук излияния Фибиха, подумав при этом, что случай для «майстера» подвернулся совсем неподходящий. — Куда сейчас направлялись?

— Унтер-офицер Шредер, рядовой Закс и я имели маршрут на вторую батарею… Там есть маленькая проверка. — Ганс Фибих старался изо всех сил.

— Где находится батарея? — Пинчук развернул карту. — Где расположены другие батареи? Сколько орудий? Калибр? Где штаб полка? Склад с боеприпасами? С горючим? Кто командир полка?

Ганс Фибих обливался потом, он отвечал медленно, стараясь ничего не пропустить и как можно полнее удовлетворить интерес разведчиков.

— Где научились говорить по-русски?

— Город Луга, — ответил быстро Фибих. — Два года есть квартира город Луга. Много орудий война ломал… Большой ремонт был…

Пинчук ничего не знал про город Лугу. Он смотрел в гущу кустов, будто ждал чего-то. «Пора кончать ремонтер», — думал он, и на лице его не выражалось ничего, кроме досады: сколько пройдет времени, пока в полку обнаружат отсутствие ремонтеров и разыщут их здесь. За это время надо уйти отсюда как можно дальше.

— Где находится город Луга? — спросил он.

Немец обрадовался: если разговор принимает оборот отвлеченной беседы, это хорошо.

— Город Луга есть уезд…

— Город Луга под Ленинградом, сержант, — хрипло выдохнул, заикаясь, Маланов. — Эти орудия стреляли по Ленинграду.

Несколько минут Пинчук продолжал разглядывать ветку у своих ног, по которой полз маленький коричневый жучок. Тот расправил крылья и упал на землю. Пинчук перевел взгляд на Фибиха. Знобкая волна прошла по телу.

— Вы ремонтировали артиллерийские орудия? — спросил он, и глаза его сузились.

— Я есть… Я есть маленький человек, — сказал Фибих, и большая розовая рука его и массивные плечи начали дрожать. — Я выполняй приказ. Офицер давай приказ — я выполняет… Гитлер капут…

Пинчук медленно поднялся и повернулся к разведчикам.

— Пошли.

Двое — Егоров и Маланов — встали и быстро пошагали вслед за Пинчуком, продираясь сквозь кусты. Они молчали, зорко поглядывая в ту сторону, где была дорога. Скоро кустарник кончился и начался реденький лес. Пинчук велел подождать. Они прислонились к деревьям. Коля зябко поежился, отчетливо вспомнив сгорбленную фигуру немца, сидевшего на земле, его серые щеки и глаза, наполненные животным страхом.

Подошел Давыдченков. Пинчук молча, пристально поглядел ему в лицо и тут же зашагал вперед. За ним двинулись и остальные. По-прежнему Давыдченков замыкал шествие.

Было около десяти часов, когда разведчики, измученные длинным переходом, пересекли дорогу и вступили в другой лес. Это были громадные бурые сосны, широко распустившие над землей свои лапы. Пинчук оглянулся, сбросил мешок и приказал Маланову приготовить рацию. Эфир кишел звуками: рыдало мандолиновым тремоло знойное танго, молодой голос пел на незнакомом языке веселую песенку, слышались выкрики немецких радистов.

«Рубин», «Рубин», я — «Волна», я — «Волна»…

Дальше понеслись в эфир странные слова. Огневые точки, дороги, склады, штабы — все было зашифровано, все имело условное обозначение.

Пока Пинчук разговаривал, Давыдченков достал из мешка тушенку, нарезал хлеб, налил в кружку водки — движения его были медленны и рассеянны. Несколько секунд он сосредоточенно глядел себе под ноги, потом залпом выпил из кружки и стал ждать, когда Пинчук закончит разговор.

Подошли и сели остальные. От еды, от лесного сумрака сразу пошло разнеживающее тепло. Давыдченков тут же растянулся на земле, привалившись плечом к дереву, в его глазах появилось осоловелое свирепое выражение. Он угрюмо молчал и смотрел широко раскрытыми глазами куда-то в глубь леса. Кругом было тихо — чуть-чуть только шумели сосны над головой. Раз-другой Давыдченков заметил на себе быстрые взгляды Коли, и это разозлило его, он пробурчал ругательство и повернулся на бок.

— Егоров, укладывай вещи! — приказал Пинчук, глядя в карту. — Мы и так потеряли много времени.

Давыдченков продолжал лежать и, отвернувшись, все смотрел куда-то в пространство.

— Вставай, Василий, — сказал тихо Пинчук. — Пора.

— Встаю, сержант.

Они встали, тщательно осмотрелись кругом, чтобы на земле не осталось никаких следов, и пошли. Ни шума моторов, ни выстрелов не было слышно вокруг. Пинчук хотел было приказать, чтобы разведчики снова разделились, но передумал — слишком густой оказался лес. Шагали гуськом. Он по-прежнему впереди, стараясь уклониться от многочисленных колючих веток, которые иногда все же ухитрялись больно хлестнуть по лицу. Какое-то время Пинчук думал о немцах с мотоциклом, отсутствие которых вскоре обнаружат, и снова прикидывал: сколько приблизительно пройдет времени, пока их найдут? Надо воспользоваться этим временем, уйти как можно дальше. А потом в голову полезла разная чепуха вроде школьного вечера, на котором он впервые читал стихи. До сих пор щеки заливает жар, когда он вспоминает эти стихи: