Фриц Вёсс - Вечно жить захотели, собаки?

Фурман мягко улыбается, но уходит со слабой надеждой, что штурмового отряда не будет. Два часа спустя он возвращается со списком. Передается почти половина личного состава батареи. И еще три солдата с наблюдательного пункта, которые должны собираться немедленно.

— Вы идете на позицию батареи, где собираются мои люди! Выступать сегодня!

— Так вот оно что! — Фурман протягивает Шёндорферу и Виссе руку.

— Я тоже пойду на батарею! — говорит Виссе. — Хочу попрощаться с людьми!

Они идут вместе и не говорят ни слова.

В бункерах солдаты в последний раз собрались вместе. Те, кто может остаться, молчат. Те, кто должен идти, молчат ожесточенно. Они съедают свою дневную пайку: сто граммов хлеба и кусочек мясных консервов. Чай уже сто раз выкипел. Дополнительного ничего нет.

Многие съедают и свое маршевое довольствие, которое получили на два дня вперед.

— Съедим! — Вахмистр жадно набивает рот. — Я уже чувствую страх. Жалко каждого кусочка!

— Посмотрите-ка сюда! — Фурман указывает на солдат своей штурмовой группы, которых назвал для выступления. — Как привидения, они крадутся из своих ям! — Это даже не самый последний резерв! Мне кажется, что я веду в дом престарелых группу стариков! Эти старики несколько месяцев назад были пышущими здоровьем парнями. Теперь они совершенно вымотаны, внешне и внутренне. Им остается только одно — голод и отчаяние. Небольшое утешение лишь в том, что они во время боя получают больше продуктов. Каждый тихо надеется, что не будет полевой жандармерии, найти сброшенную самолетом продовольственную «бомбу» и ограбить. Правая рука Фурмана, которой он так сердечно и крепко приветствовал Виссе двенадцать дней назад, безжизненно лежит в руке Виссе, неспособная ответить на рукопожатие.

— Мы, наверное, в этой жизни уже не увидимся?

Виссе неловко, что у Фурмана стоят в глазах искренние слезы. Такой огромный, сильный, хороший парень. Героический баритон! Теперь его сцена в Сталинграде, а оркестром дирижирует смерть.

— Не сдавайтесь, — призывает Виссе. — Человек умер, только когда он мертв!

Виссе прощается со своими людьми и знает, что больше они никогда не увидятся.

Постовой на наблюдательном пункте наводит стереотрубу на солдата в русской форме и, на всякий случай, берет его на прицел пулемета. Судя по свежему, крепкому виду, это очень упитанный русский. Как он идет! И прямо на позицию! Похож на обер-вахмистра Куновски. И вот он машет рукой, спокойно идет через заградительный огонь, который ведет Иван.

— Быть того не может! — заикается постовой.

— То, что я не подох? — спрашивает Куновски. — И то по чистой случайности. Где капитан?

В бункер врываются товарищи обер-вахмистра.

— Как ты там у Иванов? Где Вилли и Герхард?

Куновски опускает голову, только дважды щелкает пальцами, и все понимают, что Вилли и Герхард погибли.

Виссе выпроваживает всех из бункера. Куновски жадно тянет сигарету, которую Виссе засовывает ему в рот, садится к печке и греет руки над пылающими углями.

— Вы что, наверное, сожжете здесь бункер?

— То, что от него осталось!

— Я уж видел этот сюрприз. Похоже, вам тут пришлось туговато? — Куновски говорит с каждым так, как хочет. «Мужественный и закаленный в боях солдат. Недостает чувства дистанции и почтения к начальству!» — написано в его характеристике. — Да, господин капитан, я вот пришел прямо от Иванов, с последними рекомендациями…

— Прежде чем вы все выложите, Куновски, известно ли вам, что каждый, кто приходит от русских, должен быть немедленно передан в фельджандармерию?

Куновски, который обычно никогда не медлит с ответом, бледнеет.

— И что вы собираетесь со мной делать, господин капитан?

— Мне здесь больше нечего докладывать! Капитан Шёндорфер тоже наверняка этого не сделает…

— Что, он опять командует? Если бы я знал!

— Если он последует приказу по армии, то сразу же должен арестовать вас и сообщить в фельджандармерию!

— Уж он-то приказ выполнит! За то, что я вырвался от Иванов и был таким дураком, что пробился обратно к своим? Неужели мне никто не поверит, господин капитан?

. — Будет лучше, если вы об этом никому не будете рассказывать, ясно, Куновски?

— Так точно, господин капитан! — Куновски не ожидал такого приема и сильно разочарован.

— Я не хочу, чтобы какой-нибудь военный трибунал получил возможность еще одним смертным приговором доказать свое право на существование!

— Я не сделал ничего такого, за что можно было бы наказывать, господин капитан! Я скорее заслужил поощрение! Например, бутылку шнапса и трехдневный паек!