Ян Щепанский - Мотылек

— Когда-нибудь я все тебе объясню, — шепчет Тереза и всовывает ему под мышку тетрадь, которую он забыл.

Внезапно злобно вернулась зима. Серо на улицах, гуляют сквозняки. Мокрый порывистый ветер хлещет в глаза дождем и снегом. Из-под шин маленькой телеги летит жидкая кашица. Михал трясется, съежившись на козлах рядом с пьяным Куликом. Они везут ящики с содовой водой — удивительно неудобный груз. Возчик щелкает кнутом, ругает лошадь:

— Пошел! Пошел, гнедой! А то продам цыганам!

Быстрой рысью они вылетают на перекресток, Михал вырывает вожжи из рук Кулика, в последнюю минуту останавливая лошадь. Хомут налезает гнедому на уши. Жандарм с металлическим полумесяцем на груди пропускает колонну военных автомашин. Прохожие бредут через мостовую, как через горный поток. На посиневших лицах выражение решимости; калоши, поднятые воротники, опрокидываемые ветром зонты. Вода стекает с полей потемневших шляп.

Михал смотрит на хлопающие брезентом грузовики. На первом плане проплывают солдаты, как печальные видения, лишенные смысла.

Но вот Михал выпрямляется, как по сигналу тревоги. По телу проходит горячая волна. Возможно ли это? Эта неуверенная походка, этот наклон головы… Теперь он не видит ничего, кроме маленькой серой фигурки, шатко бредущей по тротуару. Лицо прикрыто, левая рука придерживает воротник под подбородком. Но осанка, характерная сутулость, осторожные, словно скользящие, движения Михалу известны.

Человек подходит к краю тротуара. Под обтрепанной штаниной те же растрескавшиеся красные шевровые полуботинки. Он наклоняет голову, и из-под шляпы показывается треугольник выгоревших желтых волос.

— Эй, но! — Кулик хлопает кнутом, телега неожиданно делает рывок.

Михал, наклонившись вбок, почти лежит на сиденье. Он должен убедиться. И вдруг лицо прохожего тоже поворачивается на какое-то мгновение — длинноносое, бледное лицо с прищуренными, слегка косящими глазами и белыми ресницами.

Михал не знает, встретились ли их взгляды или только скользнули, но он чувствует в груди холодную дрожь страха.

— Он уже ждет. Сейчас я вас проведу, — говорит тихо Марта и показывает глазами на двух с иголочки одетых торговцев за столиком возле окна. После вчерашнего ненастья прояснилось. Высоко над крышами города ползут влажные облака, зал чайной то погружается в сумрак, то освещается холодным светом.

Михал терпеливо пьет свой «Нико». Наконец торговцы выходят, и Марта уводит его за ситцевую занавеску, к боковой двери, ведущей на лестницу.

— Второй этаж, налево. Постучите сильно четыре раза.

Чувствуется, что Старик здесь свой человек. Из темной прихожей он вводит его в небольшую комнату, обставленную плетеной мебелью, наполненную фигурками и статуэтками. На диване шелковые подушки, расшитые клоунами и бабочками, между окнами черный коврик с тигром. Искусственные цветы в вазах, фарфоровые собачки и коломбины — все это наивное старосветское уродство почти волнует, как детское представление о красоте. В этом гнездышке старой девы солидность Старика вызывает добродушную иронию. Но в его небольших глазах, внимательно смотрящих через съехавшее набок на вдавленной переносице пенсне, сейчас видна только сосредоточенность, большое, напряженно изучающее внимание.

— Итак, вы уверены, что это был Клос? — спрашивает он.

Михал закрывает глаза, пытаясь вызвать в памяти картину вчерашней встречи.

— У меня нет ни тени сомнения, — говорит он.

Старик откидывается на скрипучую спинку креслица, в котором его короткий широкий торс едва умещается. На его лице появляется выражение успокоенности.

— Да. Тогда бы все сошлось, — ворчит он. — Это звенья одной цепи.

Он в задумчивости потирает пальцами кончик носа. Вид у него мирный, солидный и в то же время не совсем серьезный. Каждый раз это впечатление застает Михала врасплох, но он знает, что оно вызвано обманчивой внешностью Старика. Старик — штабной полковник; в мундире он кажется переодетым учителем, а в гражданском — переодетым ксендзом.

— Да, все сходится: Зыга, обыск в доме Ирены, Лида…

— Лида?! — кричит Михал, сжимая руками спинку стула.

— Да, ведь вы еще не знаете, — говорит спокойно Старик. — Сегодня утром ее взяли в магазине.

Где-то в глубине города брызнул резкий сверлящий звук сирены. Они замолкают. Слушают, как он ввинчивается в улицы все более зычным воем. Потом подходят к окну. Старик стоит, широко расставив ноги, скрестив руки на груди. Тротуары пустеют, последние прохожие поспешно исчезают в подъездах. Из-за поворота, со стороны Главного почтамта, выскакивают два мотоциклиста. Каски, торчащие из колясок стволы ручных пулеметов. Потом черный «ситроен», несущийся с бешеной скоростью, а потом фургоны — два, три, четыре. Защитные жандармские плащи под брезентом. Проехали.