Ян Щепанский - Мотылек

— Я хотел написать тебе стихи, — сказал он, — но не смог. Не получилось. Я сочинял их несколько дней. В них должно было быть про улыбку. Потому что… — он умолк, чувствуя, что не сможет этого объяснить.

— Твой рисунок тоже очень красивый, — прервала она его. — Я хотела бы так рисовать.

Он промолчал. Боялся, что возражение будет принято за ложную скромность.

— А тебе понравился тот стишок, который написала мама?

— Да, — буркнул он.

— Правда, прелестный? У меня всегда наворачиваются слезы, когда я его читаю. Он такой печальный и мудрый.

Снова воцарилось длительное молчание, и опять сверкнул быстрый, вопросительный взгляд, на этот раз как бы подернутый дымкой разочарования.

Синий шар продолжал отражать их нереальные фигурки на ступенях ажурной беседки, и Михалу показалось, что его заключили в какой-то детский сон.

Скрипнула калитка.

— Это я, мои дорогие, — сказала мать Ксении. — Не обращайте внимания.

Она шла к ним, светясь приветливой улыбкой. Через плечо у нее был перекинут клетчатый плед. В другой руке она держала корзинку, из которой торчали блестящие спицы. Михал встал.

— Сидите, Михась. — Она положила руку ему на плечо и заставила принять прежнее положение. — Все-таки немного холодновато, поэтому я принесла вам плед. — Она наклонилась над ними и накрыла им ноги, так что колени их стукнулись под теплым пледом, сильно пахнущим флитом. Некоторое время ее глаза были на уровне их глаз — любопытные, изучающие, почти назойливые. Михал, смутившись, опустил веки.

— Если у вас секреты, я сейчас же уйду.

— Ну что вы, — пролепетал он. — Мы просто разговариваем.

— Если я вас стесняю, то скажите мне смело. Я не обижусь. Мы с Ксенией подруги. Правда, доченька? — Она поднялась по ступенькам, придержав плечо Михала, чтобы он не вздумал вставать. Он услышал, как она с шумом отодвигает в беседке стул. Он не мог увидеть ее в шаре, потому что она была в тени, но ее присутствие давило на плечи. Ксения низко опустила голову. Нежно прижала колено к колену Михала. Садик наполнился мучительным душным жаром. В тишине щелкали металлические спицы. Где-то далеко загудел фабричный гудок. Михал посмотрел на часы и вдруг вскочил с отчаянной решимостью.

— Уже двенадцать! Я должен возвращаться. К сожалению, я должен…

Спицы замерли в сумраке беседки. Мать Ксении наблюдала из-за красного рукава удивленными тусклыми глазами. Клубки шерсти лежали перед ней на столике, похожие на странные пушистые плоды.

— Все-таки я вас вспугнула?

— Нет, правда, я обещал дома…

— Мы можем позвонить вашим родителям. Остались бы у нас пообедать. Они наверняка разрешат.

— Мне было бы очень приятно, — растерянно бормотал он, — но я, правда, не могу. Так получилось… К тому же у нас испорчен телефон, — соврал он, осененный неожиданным вдохновением.

— Ну, что ж, если не можете… — сказала сухо мать Ксении.

Он быстро поднялся в беседку, чтобы поцеловать ей руку, спотыкаясь, сбежал со ступенек и потряс руку Ксении, избегая глядеть ей в лицо, залитое краской до корней волос.

Повернувшись в последний раз у калитки, чтобы изобразить на лице улыбку, он увидел в синем шаре свою маленькую кривляющуюся фигурку.

Одну из вечеринок перед каникулами они провели у Анки. Анка была из другой компании — она училась на класс старше Моники и ее подруг. Большинство присутствовавших здесь девушек Михал знал только в лицо. Они были пышнее и самоувереннее его прежних приятельниц и относились к нему немного покровительственно. В этом была своя прелесть.

Новая обстановка, новые лица, пластинки.

Особенным успехом пользовалось грустное танго «Кто прикоснулся к неге губ твоих…»

Михалу удалось несколько раз потанцевать с Анкой, несмотря на то что ее приглашали чаще, чем других девушек. Он немного робел. У нее были темные волосы, большой нос, густые черные брови и фиолетовые продолговатые глаза, более темные по краям, что придавало ее взгляду выражение угрюмой задумчивости.

В темноватой, заставленной массивной мебелью комнате царил полумрак, потому что горела только маленькая лампочка на столике в углу, и, может быть, поэтому все говорили вполголоса. Атмосфера была какая-то подавленная, наэлектризованная. Под конец все меньше пар кружилось на свободном участке оголенного паркета. Темные углы были полны горячего шепота. Потом кто-то предложил играть в «испорченный телефон». Когда все вышли на середину, Анка схватила Михала за руку и велела ему стать рядом с собой. Теперь он вблизи видел ее матовую гладкую шею, покрытую нежным пушком.