Семен Шмерлинг - Вестовой

Рассказ потянул за собой другие. Народоармейцы вспоминали, как Осип из винтовки за полверсты снял японского часового. Как, озорничая, прыгнул с соснового сука прямо на плечи одного из конников, Кольки-казака, и тот, едва не обмочивший штаны, крикнул в сердцах: «Да я тебя, чиркач проклятый, шашкой всего распластаю!»

Бойцы в который раз и с удовольствием стали обсуждать личность, им хорошо знакомую, близкую — из одного котла ели, в одной казарме спали — и в то же время весьма загадочную. Дело в том, что кроме прозвища имелось у Казачка и мудреное, чужестранное имя — Юлиус. На афишах в городском саду так и значилось: ЮЛИУС.

В душе бойцы гордились, что именно у них, во 2-м кавалерийском полку, служит такой необычный парень. Смельчаков, отважных рубак немало, а этот еще и талант, в большом городе Чите хорошо известный. В любой воинской части есть люди особых способностей: отменный повар или сапожник, запевала с соловьиным голосом, плясун или сказочник — запоминали таких надолго и, отслужив, детям и внукам своим о них рассказывали. А тут, поди ж ты, артист цирка!

Весь полк перебывал на представлениях Читинского цирка в городском саду, и каждый боец не вдруг, не сразу, но узнавал своего однополчанина, с которым рядышком в бой ходил, в блистательном артисте, облаченном то в бархатный костюм, расцвеченный серебром, то в распахнутую на груди матросскую фланельку с выглядывающим полосатым тельником. И из рядов вырывался простодушно-восторженный голос:

— Да это же наш Оська Казачок. Оська! Оська!

Артист Юлиус показывал четыре номера.

Первый был такой. Очень важный, под смуглым гримом, выходит Казачок с пистолетом в одной руке и с яблоком в другой. Подходит к какой-нибудь расфуфыренной даме в первом ряду и с поклоном говорит: «Прошу, мадам, подбросьте в воздух это яблочко». Та соглашается и бросает. Оська успевает сказать ей «мерси» и из дамского пистолета «Вильдок» в тот же момент единой пулей, то бишь горошиной, пронизывает яблоко на лету. Подхватывает его и подносит: «Прошу проверить, мадам».

Второй номер, признаться, нравился бойцам куда меньше, а кому и совсем не нравился. Осип длинную байку рассказывал про то, как из одного рубля тысячу получить. Называлась она «Рубль по кругу». Треп один, головы задуряет. Не больно-то и смешно.

А вот третий номер был силен. Высоко над ареной натянуты две тонкие проволоки, не сразу и приметишь. Одна тугая, точно гитарная струна, другая слабая, обвисшая. И по ним-то Юлиус не только свободно расхаживал, как по земле, но бегал, прыгал, плясал, кувыркался. Ну, ловок, бес!

Четвертый же номер, что обычно показывали под самый конец представления, назывался «Матрос в бурю».

От купола цирка до опилок на цирковой арене спускается канат. Загорается яркий свет, и на арену выбегает Юлиус в матросском костюме. И глазом не успеваешь моргнуть, как взбирается он на самую верхушку. Чистая обезьяна. Гаснет свет, вспыхивает вновь, освещает удивительные картины. Вроде море кругом, волны кипят и пенятся, огромные валы катятся — так переливаются и плещут огни. И такая музыка играет, будто шум волн, свист ветра в корабельных снастях. И видишь ты на самой верхотуре мачты одинокого матроса. Как же он удерживается там в бурю? Перехватывается то руками, то ногами, крутится как бешеный, вот-вот сорвется. Да уже и сорвался. Падает. Погибнет?! Нет, нет! Ухватился за снасть, вывернулся. Спасен, спасен!

Зрители охают, ахают, замирают — и не только городские, штатские, но даже и бывалые кавалеристы. Весь цирк вопит от восторга:

— Браво, Юлиус, браво!

Бойцы вспоминали цирковые представления и нет-нет да и поглядывали на своего артиста. Обычно разговорчивый, заводной, отзывчивый на шутку и насмешливый, Осип сегодня стоял возле коня ко всему безразличный, с какой-то грустноватой или, как про себя определил его друг Балин, с мечтательной улыбкой.

В салоне было жарко и душно. Василий Константинович часто; вытирал пот с гладкой, наголо обритой головы, поглядывал на фляжку, наполненную водой. Но не прикасался к ней, воздерживался от соблазна по солдатской походной привычке. Давнишние любимые вещи создавали некое подобие домашнего уюта: котелок, жестяная кружка, фуражка с потускневшим козырьком, черная, изрядно потертая кожаная куртка, суконная гимнастерка, именуемая им «счастливой рубахой» за то, что, бывая в ней под огнем, выходил живым и невредимым, офицерская полевая сумка и толстый красный карандаш — им было удобно наносить обстановку на карте.