Михаил Белоусов - Об этом не сообщалось…

Пока подружки беседовали, хозяйка накрыла на стол. На нём появилась жареная картошка, сало, соленые огурцы и бутылка самогону. За завтраком шел разговор о женской доле. И когда тетка Мотря ушла доить корову, Антонина призналась, что она и сама имеет мало шансов попасть в Германию. Уже седьмой месяц Рихтгофен возит её за собой и всё только обещает поставить своё начальство в известность о намерении забрать русскую в Германию. Да и здесь, на Украине, старается поселить её где-нибудь подальше от своей части. Видимо, боится, что ему попадет от начальства за интимные отношения с русской.

– Сегодня у нас пятница, значит, завтра вечером он должен приехать. По субботам, когда они не воюют, он всегда приезжает. Оставайся у меня. Познакомлю, поговорим о тебе. Ты скажешь, что «дружила» с немцем больше года. Он, мол, обещал взять тебя в Германию, но погиб. Теперь тебе оставаться здесь нельзя, – поучала Антонина.

Груня на радостях расцеловала подругу.

Мотря возвратилась в хату с новой бутылкой самогону. И за столом продолжился «женский разговор».

Тем временем дед Соловей сходил в свою канцелярию, а Сенченко побывал у кумы, дал лошадям корму и встретился с Кочкиным. Он рассказал, что Антонину привез в Дмитровку к гулящей бабе Мотре Чмырь унтерштурмфюрер на прошлой неделе. Сейчас Груня и Ерошенко, видимо, «обмывают» встречу.

Кочкину оставалось только ждать. Сенченко вернулся к Соловью, чтобы вместе пообедать. Прошло уже порядком времени, а Груни всё не было. Тогда Соловей послал свою старшую дочь к Мотре сказать, чтобы Груня поторапливалась. Дескать, дело уже идет к вечеру и надо уезжать домой. Девицы явились тотчас же. Антонина поклонилась старостам и объявила, что дело, ради которого к ней приехала подружка, требует, чтобы она осталась у неё до завтрашнего вечера, а возможно, и до воскресенья. «Крестный» не упирался, разрешил остаться. Возвращаясь к Мотре, Груня решила, что пора действовать, и выложила Ерошенко легенду, разработанную капитаном Кочкиным.

– Я, Антонина, ещё не сказала тебе самое важное, – начала Груня. – Я подружилась с Эдуардом в августе 1941 г. в Белой Церкви. У него уже тогда скопилось много драгоценностей. Это были его «приобретения» во Львове, Ровно, Бердичеве, Житомире, Белой Церкви. Было у него примерно с полсотни золотых колец с дорогими камнями, много карманных золотых часов, браслетов, сережек, брошей, ожерельев из янтаря и жемчуга и других дорогостоящих предметов. Всё это он возил с собой в маленьком железном сундучке. Но боялся, что начальство дознается и отберет это богатство. И поскольку тогда считалось, что война скоро закончится, то мы с ним, уходя из Белой Церкви, зарыли этот сундучок там, в Александрийском парке. Решили, что, когда будем уезжать в Германию, заедем и заберем его. Я и он хорошо заприметили то место. Но, как видишь, бог не дал Эдуарду возвратиться домой. Он остался в донской земле навечно. Будет вечно лежать и это богатство в земле Киевщины, если его не забрать теперь. Вот пусть твой Франц поможет мне съездить в Белую Церковь и забрать сундучок. Или пошлет кого-нибудь из подчиненных со мной. Вот будем богачками!

Антонина слушала Груню, затаив дыхание, и, когда та замолчала, сказала:

– Ты, что, Груня, с ума сошла? Разве можно поручать такое другим? И тебя, боже сохрани, говорить ещё кому-то. Я завтра же, как только приедет Франц, всё ему расскажу, и, думаю, что он сам проведет эту операцию.

– Сам он не проведет, – возразила Груня. – Не найдет.

– А мы с тобой поможем, – сказала Антонина. – Он как архангел летает на своем мотоцикле. Важно только, чтобы Франц завтра приехал, чтобы его отпустили. А то они сидят в Знаменке и ждут погрузки… Ну ты, Грунечка, и весть мне привезла! Недаром мне сегодня ночью сон хороший снился. И карты утром хорошо легли… Смотри, об этой тайне не проговорись хозяйке…

Сенченко поблагодарил Соловья за оказанную ему услугу, пообещал приехать за «крестницей» в понедельник.

– Ну а если она останется жить у Чмырихи – пусть живет. Как говорится, баба с воза – кобыле легче. Хорошо бы они в придачу с Матреной махнули с немцами в Германию. Туда им и дорога.

Сенченко попрощался с семьей Соловья и направился к куме. У неё он сразу же стал запрягать лошадей. Та было принялась уговаривать остаться, но Сенченко отказался:

– Нет, нет и не упрашивай. Поеду. Надо до темноты проскочить Черный лес. Партизаны больно сильно стали докучать.

– А где потерял свою крестницу-то? – поинтересовалась кума.