Отто еще со времен службы в зенитных войсках хорошо усвоил, как ревут сирены пикирующего бомбардировщика. Они входили в оснащение «штуки». Сирену летчики включали после того, как, набрав положенную высоту, срывались в пике, выходя на намеченную цель.
Такую бомбежку Отто своими глазами видел в начале войны, на границе с Литвой. Они стремительно наступали. Их зенитный расчет вместе с взводом мотопехоты оторвался от полка. Они несколько часов блуждали по окрестным дорогам, заполненным беженцами. Попадались даже группки русских солдат. Они понуро брели прямо по дороге, как будто не понимая, что происходит вокруг. Они не обращали на русских внимания. Только Гельмут, его товарищ по зенитному расчету, пару раз принимался палить по русским, так, чтобы пули летели над головами. Он кричал: «Рус Иван, сдавайся!» Его стрельба и крики вызывали у остальных приступы хохота. Особенно они разошлись, когда Гельмут все же попал в одного русского.
Отто вдруг поймал себя на мысли, что он будто вспоминает эпизод не из своей, а из чьей-то чужой жизни. Да, тогда, летом сорок первого, им было очень весело… Они неожиданно выскочили на этот чертов железнодорожный переезд. Метрах в пятистах впереди — товарные составы, заполненные людьми, техникой. Казалось, ничто не сможет распутать это хаотическое нагромождение техники и вагонов. Но оно появилось. Оно превратило сотни мечущихся людей в остолбеневших от ужаса жертв. Сначала сирена. Как будто трубный глас архангела расколол небо, возвещая о конце света.
Действовало безотказно. Кровь стыла в жилах у тех, кому суждено было погибнуть спустя какие-то секунды. Еще бы, каково тебе будет, когда с неба на тебя валится многотонная махина, нафаршированная бомбами.
«Юнкерсы» не заставили себя ждать. Они буквально вывалились из брюха высоких туч, жуткие ангелы смерти. Вот о чем думал Вагнер, создавая свой «Полет валькирий»! Ужас был в том, с какой раскованностью и свободой эти ревущие создания падают носами вниз, выпустив свои хищные лапы. Особенно устрашающий вид придавали эти не заправленные внутрь шасси. Казалось, они хотят обрушиться на обреченных всей своей массой.
Но внезапно, почти у самой земли, метрах в пятистах над железнодорожным узлом, машины резко выравнивались. В какой-то миг они зависали в мертвой точке. Именно сейчас летчик отжимал кнопку сброса бомб. Самолет задирал нос, и, одновременно, сотни килограммов мертвого бомбового веса сыпались из-под крыльев и бомболюка. Опорожненная, облегченная машина набирала высоту, а снизу, будто вдогонку ей, из огня и дыма летели кверху части человеческих тел, вагонных досок, искореженных шпал и колес.
Вслед за первой машиной тут же пикировала вторая, потом третья, четвертая… «Юнкерсы» работали над целью пятнадцать минут. За это время они полностью распутали транспортный узел, но на свой манер. Там, где толпились сотни людей, спустя четверть часа чернело выжженное пространство, мертвое месиво, в которое превратился железнодорожный переезд.
— Теперь в этой чертовой степи мы точно не заблудимся… — оживленно сказал Ульман и кивнул Отто в сторону бомбежки. Батальон двигался как раз в этом направлении. Все заметно приободрились. Даже те, кто еле ковылял в хвосте колонны, подтянулись. Командование расщедрилось и решило оказать «пятисотым» поддержку с воздуха.
— Это они пытаются как-то загладить вину за ночной обстрел… — недовольно бурчит унтер. Командир отделения был одним из тех, кого не радовала круговерть, затеянная впереди «юнкерсами». Но у него и у новичков причины недовольства совсем отличались. Те стонали, что идти еще слишком далеко и они не могут шагу ступить. Но после того, как Байер на привале отвесил некоторым из них увесистых тумаков, они скулили втихаря, как бы про себя, и продолжали шкрябать сапогами по степной целине.
Унтер, по всему, болезненно перенес столкновение с лейтенантом.
Он все бурчал себе под нос, не обращая внимания на приближающийся грохот бомбежки:
— Он, видите ли, берет нас под неусыпный контроль. Штабная крыса… — Злость кипела в унтере, не остывая. — Где был его контроль позавчерашней ночью, когда нас крыла снарядами собственная артиллерия? Сволочь… Ничего, еще посмотрим, чей железный закон окажется сильнее…
Действительно, Ульман оказался прав. Работа пикирующих бомбардировщиков стала своеобразным ориентиром для батальона. Выступая на марш, арьергард колонны скорректировал движение, так как выяснилось, что «пятисотые» забрались правее нужного маршрута. Это и немудрено. Дозоры, как и все остальные, двигались наобум, по азимуту и приблизительной карте.
Читать дальше
Гляжу на фотографии-
Остались две: сидит на стуле пионер,
Худой, в штанах коротких,
Значок и галстук в петлице.
На другой – уже он юноша, в рубашке,
Белой с коротким рукавом
И чубчиком тех предвоенных лет
Был призван в восемнадцать лет, прошел учебку,
Попал в тюрьму на 10 лет за самоволку,
Затем на фронт, в штрафную роту,
В сорок третьем, августе, под Прохоровку,
На Курскую дугу
Августа шестнадцатого дня,
Как мог, отметил день рожденья.
А двадцатого уже убит в бою
При взятии села Казачье
Над ним Гамаюн свои крылья расправила,
И печаль той похоронки пронеслась в небесах.
Напрасно мама ждала, не верила.
Хотя и дважды был ответ: убит и похоронен
А где, когда, земля ли есть под ним,
Покрыт ли памятником иль безымянен –
Ведь был он штрафником…
Прошло немало лет – семьдесят и еще пять…
,..Братская могла вся в цветах,
Ограда, памятник, как полагается, солдат на нем.
На камне сером 120 имен,
И он средь павших тоже есть…
Неподалеку новый храм, внутри него
Под потолок на стенах в золоте застыли тысячи имен
И он средь них на букву «Т» указан,
А также вся его штрафная рота…
В сей храм поток людей не только в памятные дни;
В ненастье даже - тепло и свет свечей,
Как праздничный салют, мерцанием Победы
Полки героев озаряет на их последнем воинском параде –
Страна и Вера помнят всех и почести одни на всех
Иду в рядах Бессмертного полка на День Победы.
К фотографии его я подписал:
Штрафная рота, Курская дуга, август, 1943.
Мои соседи читали это про себя, глазам не веря,
И взгляды отводя –
Ведь кругом героев строгие портреты,
Парадные мундиры,
Награды боевые.
И кто-то даже вслух сказал: «А не боитесь Вы?»
Я не ответил и молча нес его портрет
И если бы еще спросили, сказал бы просто:
«В России слава мертвых на войне – одна на всех!»