Роман Кожухаров - Штрафники не кричали «Ура!»

— Так точно, герр фельдфебель! — отрапортовал Хаген. Надо вести себя так, как подобает настоящему «пятисотому».

— Да, наш «пятисотый» превратился в сборище всякого отребья… — с досадой выдохнул Корн вместе с очередной порцией дыма.

— А вы молодцы, парни… — проговорив это, фельдфебель протянул Хагену тлеющий окурок. — Вы вели себя верно, вытаскивая из-под огня вашего лейтенанта. Он — настоящий герой…

— Так точно, герр фельдфебель, — вставил свои пфенниги Ульман.

— Он не хотел, чтобы его отправляли в тыл. Хотел продолжать воевать в «пятисотом»… — продолжал разглагольствовать Корн.

Тем временем Отто сделал несколько жадных затяжек и передал никотиновый фитиль Гансу.

Фельдфебель был явно предрасположен порассуждать. Хаген с Ульманом внимали ему, затаив дыхание. Они олицетворяли собой в этот миг само терпение. Глядишь, расположение духа Корна и обернется для них чем-нибудь съестным.

Никакой мази фельдфебель не дает.

— У меня тут не фельдшерская… — недовольно бубнит он. — Пусть эти недоноски лечатся сами. Посоветуйте им помочиться на мозоли. Хе-хе… в момент заживает…

Зато Корн выдает им несколько кульков с галетами и четыре банки консервов. Они плоские, с ладонь величиной.

— По-моему, рыбные, — комментирует фельдфебель. — Хотя черт его знает… Проверите сами. Знаю одно — жрать это можно…

Уже по пути назад Хаген и Ганс принимаются грызть галеты. Они твердые, как камень. Ульман отпускает смачное ругательство.

— Черт… Чуть зуба не лишился…

— Их, наверное, еще в сорок первом сварганили…

— Ага, для победного ужина в Москве… Черт… все-таки треснул.

Ульман сунул в рот грязные пальцы и достал что-то белое, размером с горошину Это была половинка зуба.

Хаген тоже уже успел наглядно убедиться в бронебойной прочности фельдфебельских галет. Однако постепенно слюни делали свое дело. Миллиметр за миллиметром галета размягчалась, отправляя соленые крохи в желудок.

— В воде надо бы их размочить.

— А если еще вскипятить…

Обсуждая рецептуру, они вернулись к своим. Третье отделение тут же сошлось, а точнее, сползлось в кружок. В его центре Хаген и Ульман. Вернее, консервные плошки и галеты, которые они выложили на расстеленный кем-то кусок материи. Появление съестного вызвало в отделении оживленный и шумный галдеж.

— Я надеюсь, это не чьи-то потные портянки? — громко заметил Отто, раскладывая бумажные кули.

— Не, это чисто выстиранное…

— Эрнст, это твой носовой платок? Тот самый, которым махала тебе Гертруда, провожая на фронт?

— Нет, это панталоны твоей пышки Энн. Разве она не подарила их тебе? Чтобы было чем подтереть юшку, которая сейчас потечет из твоего расквашенного пятачка…

— А что за бумага у этого печенья? Можно взять? На курево… — нетерпеливо произнес кто-то.

— Она слишком плотная. И вощеная. На курево не сгодится.

— Руки убери от стола…

— Во-во, возьми эту бумагу, чтобы подтирать. Только не для носа… И смотри, не поцарапай те уста, которые выдают у тебя такой оглушительный баварский акцент…

— Ты сейчас выдашь у меня акцент…

Ульман одну за другой открывал консервы. Они в самом деле оказались с сардинами. Хаген, как главный по дележу еды, распределил рыбки и галеты на каждого. Плюс порция унтер-офицера. Вышло по две рыбки и по пять галет на испытуемого. Кто-то принялся размачивать их в котелке, а кто-то грыз так, всухомятку. Всеобщий интерес вызвали опустошенные консервные банки. В них осталось пахнущее рыбьим жиром масло.

Испытуемые принялись обмакивать в него обгрызанные черствые галеты и припасенные куски хлеба. Количество маканий тоже было строго регламентировано — каждый имел право на два, не более. Тут же нашлись хитрецы, которые опускали в банку хлебный мякиш пошире, стараясь выбрать за раз побольше масла.

Увлеченные процессом, штрафники не сразу уловили далекий гул. Он возник неожиданно. Тут же появилась взмыленная, залитая потом физиономия запыхавшегося унтера. Он, видимо, возвращался бегом.

— Герр унтер-офицер… ваши галеты и сардины!… — доложил Хаген.

— Самолеты! Самолеты!… Сейчас нас накроют… Рассредоточиться в поле и замереть. Пережидаем…

Гул уже вызрел до басового утробного рокота. Непонятно, откуда они приближались. Вначале Отто показалось, что со стороны русских — с востока. Потом гул словно переместился севернее. Наконец, он заполнил все небо. Такой густой, широкий и низкий рев могли создать несколько машин. Возможно, это два или три звена бомбардировщиков. К тому же их наверняка прикрывают истребители. Если батальон заметят в поле, от «пятисотых» действительно ничего не останется.