Свен Хассель: Фронтовое братство

— Альфред, — окликнул я. Я давно не произносил имени Легионера, может быть, вообще не произносил.

Он не ответил.

— Альфред!

Это звучало нелепо.

— Альфред, ты когда-нибудь тосковал по дому? Уюту и всему прочему?

— Нет, Свен. Я уже давно забыл о таких вещах, — ответил он, не поднимая век. Губы его кривились в усмешке.

Как я любил его изуродованное лицо.

— Мне уже за тридцать, — продолжал Легионер. — В шестнадцать я поступил в La Légion Etrangére [10] Иностранный легион (фр.). — Прим. пер. . Прибавил себе два года. Слишком долго был скотом. Мой дом — это навозная куча. Моя казарма в Сиди-бель-Аббесе с запахом пота тысяч побывавших там солдат, от которого невозможно избавиться, будет у меня последним жилищем.

— Не жалеешь об этом?

— Никогда не жалей ни о чем, — ответил Легионер. — Жизнь хороша. Погода хороша.

— Она очень холодная, Альфред.

— И холодная погода тоже хороша. Она хороша всякая, пока дышишь. Даже тюрьма хороша, пока жив и не думаешь, как распрекрасно бы жил, если… Вот это «если» и сводит людей с ума. Забудь о нем и живи!

— Не жалеешь, что ранен в шею? — спросил солдат с гангреной. — У тебя может быть ригидность затылка, придется носить стальной ошейник для поддержки головы.

— Нет, не жалею. Жить можно и со стальным ошейником. Когда эта война кончится, устроюсь на склад в Иностранном легионе, подпишу контракт на двадцать лет. Буду выпивать каждый день бутылку вальполичеллы [11] Итальянское красное сухое вино. — Прим. ред. , приторговывать на черном рынке невостребованными вещами со склада. Давать пинка священнику, когда буду пьян. Два раза на день ходить в мечеть и плевать на все остальное.

— Когда Адольф откинет копыта, буду жить в Венеции, — вмешался ефрейтор-пехотинец. — Я побывал там с отцом, когда мне было двенадцать лет. Первоклассный город. Бывал в нем кто-нибудь?

— Я был, — негромко послышалось из угла.

Мы ужаснулись, узнав, что это произнес умирающий летчик. У него больше не было лица. Сожгло полыхнувшим бензином.

Пехотинец сбавил тон. Не глядя на умирающего, сказал:

— Значит, ты бывал в Венеции?

Произнес он это по-итальянски, чтобы доставить летчику удовольствие.

Долгое молчание. Все понимали, что говорить должен только летчик. Слушать, как человек на пороге смерти рассказывает о прекрасном городе, было редкой привилегией.

— Канале Гранде особенно красив ночью. Гондолы похожи на играющие жемчужинами бриллианты, — прошептал летчик.

— Площадь Святого Марка хороша, когда вода поднимается и затопляет ее, — сказал пехотинец.

— Венеция — лучший на свете город. Я хотел бы съездить туда, — сказал умирающий, хотя понимал, что умрет в товарном вагоне, не доехав даже до Бреста.

— Старый солдат всегда весел, — ни к селу ни к городу сказал Легионер. — Весел, потому что жив и понимает, что это значит. — Глянув на меня, продолжал: — Только старых солдат не так уж много. Многие называют себя солдатами только потому, что носят форму. Ты не солдат, пока Старуха с косой не пожмет тебе руку.

— Когда поселюсь в Венеции, — мечтательно произнес пехотинец, — каждый день буду есть каннеллони [12] Трубочки из теста с мясной, сырной и тому подобной начинкой (ит.). — Прим. пер. . Поданых в панцире крабов. И непременно морские языки.

— Merde! [13] Дерьмо! (фр.). — Прим. пер. Венерки тоже хороши, — сказал Легионер.

— Но от них бывает тиф, — послышался предостерегающий голос из другого конца вагона.

— Плевать на тиф. Когда Адольфа удавят, у нас у всех появится иммунитет, — уверенно сказал пехотинец.

— Я запрещаю так говорить о нашем божественном фюрере, — завопил фельдфебель-артиллерист. — Вы — свора предателей, и вас повесят!

— Да заткнись ты!

Заскрипели тормоза. Поезд стал двигаться короткими рывками. Потом чуть прибавил скорость и снова затормозил. Он двигался все медленней и наконец с протяжным скрипом остановился. Паровоз выпустил пар и поехал заправляться водой и всем необходимым.

По шуму снаружи мы догадались, что стоим на станции. Топот сапог, голоса, крики. Несколько человек громко, вызывающе смеялись. Мы обратили внимание на смех одного типа. И лежали, проникаясь к нему ненавистью. Такой смех мог быть только у нацистского дерьма. Ни один честный, видавший виды солдат не стал бы так смеяться.

— Где мы? — спросил рядовой-сапер.

— В России, — лаконично ответил Легионер.

— Это я и без тебя знаю, черт возьми!

— Тогда чего спрашиваешь, болван?