Олег Татарченков - Высоко над уровнем моря

Тем более, неизвестно, выдержит ли переход тяжелораненый Серега Крупенин из Подмосковья, которого мы все звали «Карлсоном» за неповоротливость. На этот раз его врожденная неуклюжесть сослужила парню плохую службу.

Для меня же начинается полоса личных неудач: ротный все же всучил мне и еще двум несчастным трофейные пулеметы. Так сказать, для увеличения боевой мощи. Мощь-то она, конечно, мощью, но переть помимо родного груза в тридцать килограммов еще и «духовский» «ПК» мне совсем не улыбается. Припахали, называется, дембеля.

Я матерюсь под нос, но сделать тут ничего не могу: на сроки службы в горах плюют, здесь больше сваливается как раз на шею «старикам» — опытным и выносливым солдатам.

Вторым номером мне дали ефрейтора Костенко из третьего отделения. Этот хитрющий хохол с полтавщины чем-то напоминает мне Муху. Такой же пронырливый и худощавый с рождения (именно с рождения: большая часть ребят основательно потощала уже здесь; я, например, точно оставил в этих краях десяток килограммов).

Я широким жестом вручаю брату — славянину на попечение три пулеметные ленты боекомплекта. Пускай тащит: худощавые люди — выносливые. В ответ «черпак» Костенко делает разобиженную рожу. Выражение обиды не сойдет с его физиономии на протяжении всей операции.

Похоже, Костенко просто забудет, что написано на его лице, и будет поддерживать мировую скорбь автоматически. По большому счету всем безразлично, какая мина на твоем лице: злости, обиды, усталости или вообще плачущая гримаса. От тебя ждут только одного — чтобы ты шел, не отставая от остальных и стрелял, когда потребуется. Все остальное — твои личные проблемы.

…В воздухе виснет знакомый рокот.

«Вертушку» еще не видно — она ныряет вдали от нас среди ущелий и гребней; кружится, попукивая тепловыми ракетами, предназначенными для защиты от «стингеров» — но на душе становится теплей.

Так случается всякий раз, когда слышишь родной звук двигателей и шелест винта вертолета. Это чувство родилось тогда, когда ты, зажатый среди скал, казалось, брошенный далекими «своими» на верную смерть, впервые заметил над своей головой пузатых «шмелей» — «ми — восьмых» и хищных «крокодилов» — «ми — двадцать четвертых».

И тогда у тебя впервые стало не хватать воздуха в груди, а в носу что-то предательски защипало. И стало наплевать, что «крылышки», обрабатывая «нурсами» осадивших «духов», могли накрыть и тебя. Главное — не забыли, вспомнили о тебе и прилетели на помощь. Накроют — не накроют, это еще бабушка на двое сказала, но зато оставшихся в живых спасут окончательно. На моей памяти еще не разу не было, чтобы вертолеты бросали людей в горах.

Благодарная пехота (а в горах все пехота, даже десант) прозвала штурмовые вертолеты Ми-24 не только «крокодилами» за хищный горб силуэта, но и «горбатыми». В память о спасителях своих дедов. Которых пятьдесят с лишним лет назад так же прикрывали с воздуха, горбатясь над передним краем, штурмовики Илы…

«Горбатый» проходит над нами, чуть накренясь набок. Ныряет вниз, обдавая ревом двигателя и ветром. Он отваливает в сторону — его дело прикрыть заходящий на посадку «шмель» Ми — 8. Этот трудяга может и раненых вытащить, и десант забросить, продуктов с боеприпасами подкинуть и, в случае чего — ошпарить огнем так, что маму родную забудешь.

«Шмель» зависает над нами, чуть покачиваясь в восходящих потоках воздуха. Все живое спешно сползает с гребня вниз по склонам, цепляясь за камни, редкие заснеженные деревца, ледяные торосы.

Иначе беда: неумолимый воздушный поток от несущих лопастей вертолета подхватит тебя, как пушинку, со всеми твоими военными причиндалами и понесет вниз. И почувствуешь ты себя на несколько секунд великим Икаром, парящим над бездной… Чтобы потом разделить его судьбу: свалиться на камни и сломать шею.

Подхватив проклятый «духовский» пулемет, я вспарываю ногами снег на склоне. Оглядываюсь по сторонам в надежде за что — нибудь уцепиться. Ветер бьет в спину все сильней. Чувствую, что мои ноги отрываются от земли. За ними начинает подниматься задница…

Я не хочу изображать из себя пикирующий бомбардировщик! Вспоминая все известные ругательства, успеваю зацепиться за ледяной торос, выглядывающий из-под снега.

Все вокруг летит и завихряется в воздушном потоке. Снежная пыль, кусочки глины с оголившегося склона, шапка. Покатился вниз рюкзак какого-то раздолбая…

Раненых стащили вниз под укрытие валунов. Только трупы равнодушно лежат на земле, и ветер от винта отчаянно треплет окровавленные тряпки…