Лично для меня пиршество имело самые удручающие последствия. Мы шли всю ночь. Стоял крепкий мороз. Спустя несколько часов я испытал беспокойство в желудке. Поскольку мы двигались в хвосте колонны, я отстал и облегчился. Не успел я догнать своих товарищей, как прежние позывы заставили меня снова опорожнить кишечник. После этого я заметил, что колонна ушла вперед дальше, чем в прошлый раз. Ночь была ясная, и я не боялся потеряться. Меня колотила дрожь, голова кружилась, и я почувствовал такую слабость, что не смог встать. Я неожиданно понял, что догнать колонну мне будет очень трудно. Если я сейчас не встану, то насмерть замерзну. Огромным усилием воли я все-таки встал и поплелся вперед, дрожа и постоянно подстегивая себя ругательствами: «Иди, засранец, поторапливайся! Не останавливайся, придурок, топай вперед!» В конечном итоге я добрался до лагеря, полностью обессиленный и едва ли не на четвереньках.
— Где ты был? На тебе лица нет! Ты похож на призрак! — сказал Штрикер, увидев меня, когда я, наконец, нашел нашу палатку и опустился на набитый соломой матрац.
Помимо постоянного изнеможения мы испытывали уныние, вызванное общей обстановкой на фронте, отчего полярные ночи казались еще темнее. В дополнение к разочарованию, вызванному тем, что в Нарвике никакой посадки на корабль не будет, мы получили известие о скверном положении на фронтах Европы. В письмах, которые солдаты получали из дома, сообщалось об участившихся бомбардировках их родных городов, ухудшении бытовых условий и поставок продовольствия. Комментарии Генриха сделались мрачнее прежнего.
— Вот видишь, это же очевидно! Транспорты больше не подходят к берегам Норвегии. Вот поэтому нам и приходится все время топать пешком. А ты знаешь, каково это тащиться вдоль фиордов! Сюда не подогнали даже какой-нибудь жалкий паром, чтобы переправить нас. Поэтому и приходится наматывать лишние километры, возвращаясь туда, где мы уже были.
— Послушай, Генрих, — отвечал я. — Все не так уж плохо. Не забывай, что мы горная пехота, а не моряки. Наше дело такое — знай себе, шагай по горам и лесам. Это вообще чудо, что мы сюда добрались. Помнишь тот день, когда мы ушли из Куусамо? Помнишь слова, которые ты произнес в тот день? Будем считать, что нам крупно повезло.
— Что ты имеешь в виду под везением? Это же отступление, неужели ты не понимаешь?! Полномасштабное отступление. Мы драпаем, вот что мы делаем. И так повсюду, куда ни посмотри. Если ты этого не замечаешь, то у тебя галлюцинации! — сердито ответил мой товарищ.
— Но, как говорится, нет худа без добра, — парировал я. — По крайней мере, линия фронта значительно уменьшится. Это улучшит нашу боевую мощь. Чем больше сужается фронт, тем лучше.
— Превосходная мысль! Когда мы вернемся в Германию, все сразу станет хорошо. Как ты думаешь, на что способна армия «Лапландия» в таких обстоятельствах? Что будут егери делать, столкнувшись с танками? Это все равно, что наступать на бронемашины с луком и стрелами!
— А ты слышал что-нибудь о «панцерфаустах»? Говорят, это действенное оружие для пехоты, особенно для горной пехоты. В любом случае, не вешать нос! Пусть начальство за нас беспокоится. Через месяц все будет в порядке.
Этот разговор был вполне созвучен нашим прошлым спорам. Хотя, честно говоря, я во многом разделял взгляды Генриха. Чем дольше продолжался поход по горам Норвегии, тем сильнее погружались мы в состояние умственного отупения. Видимо, в те тяжелые декабрьские дни 1944 года я подобно многим моим товарищам утратил все иллюзии относительно исхода войны.
И все же наш отважный батальон не превратился в банду деморализованных негодяев. Иногда мы даже пели строевые песни, правда, скорее, по инерции, а не для того, чтобы приободрить себя. Однажды ночью мы достигли Северного полярного круга, на этот раз направляясь уже на юг. Стояла ясная погода. Дорога освещалась скудным лунным светом. Мы снова удалились от моря. По обе стороны дороги тянулись заснеженные горные вершины. Когда голова колонны прошла мимо указателя Северного полярного круга, кто-то затянул песню.
Начнутся радости деньки!
Любимая, прощай!
Позволь признаться, что того
Ни капли мне не жаль.
Ведь маки алые опять
На поле расцветут!
Прощай, любимая, прощай.
Любимая, прощай!
Песня очень простая, с малым количеством строчек и неглубоким смыслом, но напоминание о грядущих «деньках радости» немного ободряет нас. Когда мы доходим до указателя, то узнаем нашего батальонного, стоящего возле столба. Он опирается на трость, но держится прямо. На груди у него блестит Рыцарский крест. Подняв руку, он салютует нам. Подойдя ближе, замечаю слезы в его глазах. Наверно, это ветер, дующий в долине, выбивает слезы.
Читать дальше