Иоганн Фосс - «Черные эдельвейсы» СС. Горные стрелки в бою

Устанавливается тишина, и в небо взлетает еще одна русская сигнальная ракета. Штурмовая группа, должно быть, уже вернулась на наши позиции. Почему же они никак не сообщили нам об этом? После нашего ухода прошло полтора часа. Скоро наступит рассвет. Неожиданно откуда-то сзади появляется посыльный и бросается в воронку рядом с нами. Он передает нам новый приказ. Мы должны оставаться на месте и прикрывать новый боевой дозор. Захваченный нами «язык» на обратном пути погиб. Батальонный решил довести дело до конца. Он отправил разведгруппу обратно, пообещав надежную огневую поддержку.

Посыльный уходит раньше, чем наши артиллеристы открывают огонь из гаубиц и минометов. Мы видим, как снаряды лавиной обрушиваются на русские позиции. Наша боевая группа снова врывается в проход в минном поле, двигаясь быстрыми длинными прыжками. Огонь наших батарей прекращается так же внезапно, как и начинается. На русских позициях слышны звуки перестрелки из стрелкового оружия, но не такой сильной, как раньше. Неужели нам снова удалось захватить Иванов врасплох? Вскоре мы видим возвращающихся товарищей. Они все так же двигаются прыжками, отстреливаются, падают в снег, снова отстреливаются. На этот раз находившийся напротив нас пулемет молчит. На правом фланге неожиданно оживает наш пулемет, артиллерия обрушивает залпы на огневые позиции противника. В ответ открывают стрельбу русские минометы, пославшие дождь смертоносных осколков, которые заставляют нас снова крепко прижаться к земле. Но на этот раз целью обстрела становятся тылы, где по предположению противника уже находится наш боевой дозор.

Уже наступил рассвет, когда нам дают сигнал возвращаться. Все еще находясь на огромном открытом пространстве, мы хорошо видны противнику. Нам приходится пережить немало тревожных минут, прежде чем нам удается вернуться в окопы. Я уже не помню точно, как все было, в моей памяти осталось лишь то, что все это время продолжался обстрел из минометов и что наши артиллеристы прилагали все мыслимые усилия, чтобы подавить огонь противника.

Вернувшись на наши позиции, мы с огромным удовольствием закуриваем, радуясь тому, что остались живы. Для нас это было главнее, чем успех боевой операции, о котором мы пока ничего не знаем. Мы испытываем лишь неописуемое счастье, временное и абсолютно ложное ощущение физической целостности, нахлынувшее вместо страха смерти, который мучил нас два последних часа.

Я зашел в блиндаж, чтобы доложить о выполнении боевого задания. Батальонный еще не успел отправиться на командный пункт и сидел за столом вместе с командиром дозора и несколькими солдатами. Среди них был и русский пленный. Он курил сигарету, а переводчик задавал ему вопросы. Из него пытались вытянуть свежие разведывательные данные о наступлении русских войск, которого мы ожидали на Пасху. Здесь, на передовой, русский практически ничем не отличался от нас, немецких солдат, да и обращались с ним как с обычным солдатом. Я пришел к выводу, что наше задание увенчалось успехом. У нас оказалось всего двое убитых: посыльный, сраженный осколком шрапнели, и один солдат из штрафного взвода, своей гибелью искупивший вину. Их тела отправили в тыл.

Когда я вышел из блиндажа, в небе по-прежнему неподвижно висели облака, изменился лишь их оттенок.

Лишь после полудня я почувствовал, что осознал смерть посыльного. Мы с Штрикером отправились к Шаперу. Сквозь редкий лесок проникали лучи солнечного света, отбрасывая длинные тени на мерзлую землю. Перед блиндажом медицинского поста стояли сани, на которых лежало прикрытое плащ-палаткой тело. Штрикер приподнял ткань, и мы увидели неживое, восковое лицо посыльного. Он получил смертельное ранение в шею, и вся его куртка был заляпана замерзшей кровью. Я был потрясен увиденным. Мы потеряли товарища, которого хорошо знали.

В следующее мгновение я понял, что смерть всегда ходит где-то рядом. Она незримо следует за мной и моими товарищами. Так будет продолжаться до тех пор, пока будет продолжаться война и мы будем воевать в рядах нашей военной части. Теперь мне стала понятна мрачная, трагическая сторона солдатского долга, и в моем сознании возник вопрос: «Видишь? Как тебе это нравится?» С той минуты в меня вселилось понимание неизбежного характера смерти. Мысль о бренности бытия навсегда стала моим суровым спутником.

Штрикер осторожно опустил край ткани на лицо убитого. Мы отвернулись от нашего погибшего товарища и пошли дальше, слыша, как хрустит снег у нас под ногами. День понемногу угасал. Я заметил, что кора на стволах деревьев стала темнее обычного. Это был первый признак приближающейся весны.