Иоганн Фосс - «Черные эдельвейсы» СС. Горные стрелки в бою

— Это софизм, Вальтер! — запротестовал Петер. — Этими утверждениями ты все равно не перевернешь основополагающие постулаты христианства. Мне совершенно ясно, что естественное достоинство человека состоит в желании служить делу, которое намного крупнее и величественнее его ничтожного «я». Конечно, оно должно быть защищено от преследований, и прежде всего нужно гарантировать свободу совести.

— Я тоже возражаю против твоей точки зрения, Вальтер, — произнес я. — Перечисленная тобой цепочка событий не была предопределена заранее, да они и никак не связаны с альтруизмом и идеализмом.

Всегда существует много других сопутствующих факторов, которые раскачиваются от слабости к силе, и таким образом возможен любой результат, как очевидный, так и непостижимый. Я просто не могу согласиться с точкой зрения, утверждающей, будто при национал-социализме всем немцам с самого начала было понятно, чем закончится правление этого режима. Могло произойти все, что угодно, мог наступить мир после присоединения Австрии к рейху и даже после военной кампании в Польше и во Франции. Однако один урок ясен: больше никогда не должно быть какой-либо общественной власти без активного народного контроля.

Записывая подробности нашего спора, я понял точку зрения Петера. Необходимо некое разумное сочетание альтруизма и индивидуализма для борьбы с эгоизмом и коллективизмом. Ядро индивидуальной свободы должно быть сохранено при любых обстоятельствах, даже в войну. Кроме того, в будущем не должно быть места безоговорочному, слепому выполнению долга. Я думаю, что именно этот урок нам следует извлечь из того, что мы пережили и испытали.

Возможно, что, отчасти из-за интеллектуального голода и отчасти из-за желания оказаться в более приличных условиях, мне неожиданно захотелось побывать в Харденбурге, в бабушкиной библиотеке, и снять с полки «Государство» Платона и перелистать страницы книг философов эпохи Просвещения.

Перед нами стоит посыльный. Мы не сразу заметили его в сумерках, опускавшихся над заснеженным лесом. Неподвижная белая фигура кажется частью зимнего ландшафта. Он стоит, прислонившись к ели. На нем маскировочный халат, накинутый на теплую куртку. На каску натянут капюшон. Правая рука покоится на стволе перекинутого через плечо автомата, который он держит параллельно земле. Даже теперь, когда он оттолкнулся от ствола ели, его лицо все так же плохо различимо. Лишь глаза поблескивают из-под края каски, когда он оглядывает нашу малочисленную группу.

Мы собрались на тропе, ведущей к линии фронта. Я начал докладывать: имя, звание и назначение. Посыльный жестом попросил меня говорить тише. Сам он тихим голосом поприветствовал нас и поздоровался со мной и моими четырьмя спутниками за руку. Я должен был вместе с ними отправиться на передовую, однако до этого моих спутников следовало определить на огневую позицию мунго, которая располагалась неподалеку. Наш новый знакомый указал куда-то вправо, где тропинка исчезала между стеной берез и елей у подножия высокого холма. Так я впервые услышал слово мунго, означавшее «миномет».

Пока мы собирали снаряжение, кто-то из солдат нашей группы случайно ударил прикладом винтовки о металлическую коробку противогаза. Посыльный быстро шагнул к нему, снял у него со спины винтовку и повесил ее на правое плечо солдата так, чтобы она стволом смотрела на землю. Я понял, что русские находятся совсем близко и могут услышать нас. Впервые за этот день я обратил внимание на то, как тихо вокруг. Замерзшая тишина показалась мне характерной для самой сути этой необычной пустынной местности. Посыльный молча указал нашей группе на тропу, и мы цепью двинулись в указанном направлении.

— Вон там, — сказал он, сопроводив жест кивком, — проходит линия фронта.

Я увидел лишь заснеженный холм с редкими деревьями, неподвижный и темный в опускающихся сумерках.

Огневая позиция минометного взвода была практически невидима. Лишь оказавшись перед глубокой бороздой, прокопанной в снегу, я заметил тщательно замаскированный вход в блиндаж. Посыльный и мои четыре спутника тут же нырнули в него. Я остался на какое-то время снаружи.

Мы привели с собой несколько мулов. Из тыла на передовую нам пришлось идти примерно два часа. Наши тягловые животные негромко фыркали. Навьюченные на них корзины со снаряжением поскрипывали и покачивались в такт размеренному шагу. Проходит несколько минут, и я впадаю в едва ли не гипнотический транс, охваченный монотонным мотивом песни, которую услышал в финском порте Оулу.