Валериан Якубовский - Дезертир

— Держи его-о-о-о!

Шилов торжествовал, что ловко одурачил Николку, а я чуть не плакал… Мне жаль стало этого честного парня, который взял на себя вину, что не защитил Дунюшку от насильника, и так жестоко поплатился за чужие грехи.

Осознав это, я предложил Шилову бросить тальянку в омут и повесить на языки замочки, чтобы никто не узнал печальной истории, которая произошла в Ильин день у Черного омута. Шилов обещал молчать, но тальянку Николки прибрал к рукам:

— Зачем бросать? Чтоб Дунька-водянуха там играла? Нет уж, дудки!

Шилов принес тальянку домой, спрятал на чердаке в куче пакли и забыл про нее. Осенью, когда мы уже ходили в пятый класс Удимской ШКМ. Татьяна Федоровна, подрядив мужика проконопатить стенку, которая промерзала в зимнее время, сбрасывала с чердака паклю и нашла тальянку:

— Ты откуда, дитятко, принес эту тальяночку?

Шилов рассказал матери о Николке, сорвав клятвенный замочек с языка. Татьяна Федоровна прикусила губу и ничего сыну не сказала, а утром уехала в город и увезла с собой тальянку. Что она там натрепала про Николку, никому неизвестно. Только на другой день пришел "черный ворон", и Николку арестовали. Говорили, что он сошел с ума, все ночи напролет перекликаясь со своей Дунюшкой, и умер в камере до суда…

— Понятно… Чисто сработано — не подкопаешься, — в раздумье проговорил Невзоров, не проронивший ни единого слова за время рассказа Ершова о Николке. — Однако, с какой стороны ни подойди к Шиловым, так или иначе пахнет какой-то уголовщиной. Только все это скрыто от постороннего глаза. А ведь Николка стал жертвой клеветы Татьяны Федоровны.

— Выходит так…

Видя податливость Ершова в оценке роли матери и сына Шиловых в гибели Николки, Невзоров пытливо взглянул на своего подследственного, надеясь найти в нем единомышленника, и обрушился на Шиловых.

— Неудивительно, — сказал он с твердой убежденностью, — что такие люди становятся убийцами и предателями. Почему? Потому что для Татьяны Федоровны преступные забавы сына дороже Николки. Мало того. У нее в крови неистребимая страсть приписывать свою вину другим и доносить на них властям.

Ершов не мог согласиться с доводами Невзорова, что Шилов — убийца и предатель, и попытался, конечно, возразить:

— Товарищ старший лейтенант! По-моему, в гибели Николки виновата одна Татьяна Федоровна, а Шилов тут ни при чем. Ведь сын за отца не ответчик?

— Это верно, — сказал Невзоров, — не ответчик. Но если сын во всем повторяет мать и соучаствует с ней в злодеяниях, он отвечает за себя, но вместе с матерью. Шилов сыграл роковую роль в судьбе Николки. Этого отрицать нельзя. Он с детства с пользой для себя усвоил мерзкую науку матери — лгать, доносить, наказывать безответных и многое другое — потому что эта наука возвышала Шилова над слабыми существами, которые, как мне кажется, боялись его подзатыльников, но и тянулись к нему, чтобы задобрить своего палача оградить себя в будущем от его тумаков. Припомните, Саша, избивал Шилов когда-нибудь учеников младших классов?

— Избивал, — признался Ершов. — Но это, мне кажется, были детские шалости — не больше.

— А вы избивали?

— Я? Я не избивал…

— Значит, не шалости — закономерность… Кому перепадало в детстве от родителей, тот не считает зазорным давать волю и своим кулакам. А слово "бить" — одного корня со словом — "убивать". Вывод сделайте сами…

О ночном походе к Черному омуту Невзоров записал целую страницу, поставил на полях вопросительный знак, перевернул листок и поднял на Ершова брови с готовностью слушать дальнейшие показания:

— Скажите, Саша, выполнял ли Шилов общественные поручения в школе?

— Конечно, выполнял, — не задумываясь, ответил Ершов. — Такая потребность появилась у него после нашей ссоры.

— Попутно несколько слов о ссоре. Из-за чего вы поссорились?

— Из-за того же Николки.

— Да. Вы говорили об этом. А конкретно?

Ершов достал платок, вытер потное лицо и попросил разрешения закурить.

— Курите. У меня — папиросы.

Ершов закурил:

— Уже весной, узнав от слободских ребятишек, что Николка умер, я в тот же день сказал об этом Шилову Шилов тряхнул овсяной шевелюрой, выкатил на меня глаза и с озлоблением спросил:

— Что ты все о Николке печешься? Кто он тебе — свой?

— Свой, не свой, — ответил я, — человек. И хороший человек. Проболтался. Ты же обещал молчать… Какого парня погубила!

— Кто погубил? Говори, да не заговаривайся! — покраснел Шилов.