Александр Андреев - Очень хочется жить. Повесть

- Потерпим, Вася, - успокоил я его таким тоном, как будто ничего и не случилось особенного и все идет так, как положено. - На войне и не такое бывает… Правильно я говорю, Чертыханов?

- Как по нотам.

Политрук кряхтел, стараясь переменить положение тела. В густую щетину бороды налипла грязь. Она высохла, сизая корка сковала подбородок. Глубоко запавшие глаза взглянули на меня по-прежнему спокойно, чуть грустная насмешка над собственным положением сузила их.

- Кажется, я задыхаюсь, - произнес он насмешливо. - Этот конюшенный запах меня окончательно отравит…

Прокофий определил, неунывающе посмеиваясь:

- Пахнет кислыми щами. - Он громко чихнул. - Не переношу сквозняков… Против запаха, товарищ политрук, мы как-нибудь выстоим, вернее, вылежим. А вот если грузовик приутюжит, пожалуй, задохнемся слегка. Зачем нас сюда занесло? Мало ли в окружности благоухающих рощ!

Но ни одна машина не прошла до самого вечера. Только простучали по ребрам лошадиные копыта и окованные железом колеса линеек. Кризис миновал. Настроение поднялось: ждать оставалось недолго. Вася приподнял курносую мордочку - мы почти столкнулись лбами, - сказал, глубоко озадаченный:

- А я, товарищ лейтенант, думал, что мы с вами всех сильней…

Щукин настороженно переглянулся со мной.

- А мы действительно самые сильные.

- Скажете тоже! - Ежик усмехнулся: нашли, мол, дурачка, который вам поверит. - Сильные, а лежим под мостом…

- Это потому, Вася, - заговорил Прокофий Чертыханов, перенимая поучительную манеру Щукина, - что мы добрые и хорошие люди. Вот, например, лейтенант Ракитин, - да он мухи не обидит… Ты мне верь: я одним взглядом человека наизнанку выворачиваю. Или политрук Щукин: на всех смотрит спокойно, ласково, ему хочется всех по голове погладить. Или я… Ведь слеза прошибает от умиления, какой я хороший! Птицы, а в особенности воробьи, не боятся меня, я им плохого не сделаю: замерзает пташка - домой принесу, отогрею; галчата - тоже. Ребятишек пальцем не тронул ни разу. Старушонки разные за подмогой ползут: «Иди, Проня, накрой избенку, почини крылечко…» Иду. Парни дерутся или мужики - меня зовут: «Скорее беги разнимать!» Бегу. И сколько же фонарей навешали на моем фасаде за мое радение, за разнимание! Ни одного крючочка не осталось, куда их еще вешать. Но я не обижаюсь, я прощаю: понимаю их несознательность. Иной распетушится почем зря; есть такие занудливые мужичишки - стукнешь его легонько по глупой башке, потом водой его отольешь - и, глядишь, одумался, протрезвел. По комсомольской линии бабам развеивал туман насчет бога, черта и домовых. Вот какой я человек, Вася! С меня иконы бы рисовать: святой! А я лежу вот по своей доброте в грязи, и по моему горбу фашисты прогуливаются, как по нотам… - Он продолжительно зевнул, широко раскрыв зубастый рот. - Эх, потянуться бы! Надоедает небось медведю целую зиму лежать в такой берлоге. Как только выберусь из норы - первым делом поваляюсь на траве. Так вот, Васек, - продолжал Прокофий свои наставления. - А фашизм, который взял нас внаскок, с лету, ведь он какой, как его надо понимать? Вот ты, скажем, рябой, кривой, а тебе со всех сторон кричат: ты красавец писаный! Ты плюгавенький, никудышный человечишка, а тебе кричат: ты лучше всех! Ты вор, а тебе кричат: честный! Ты трус, а тебе орут: храбрец! Тебе, может, хочется пожалеть, а кричат: не щади, убивай! И выросло на земле зло, Вася. Зло столкнулось с добром. И как бы там ни было, как бы ни повернулось, а добро победит. Это уж обязательно. Понял? - Он помолчал, соображая, откусил лепешку, затем прибавил: - И еще, Вася, с генералами у нас неувязка. Каждая война родит своих генералов. В первую мировую войну были свои генералы, - я слыхал и читал кое-что про Брусилова. В гражданскую войну родились свои, всем известные и любимые; знаешь такую песню: «Буденный наш братишка, с нами весь народ, приказ: голов не вешать и смотреть вперед! И с нами Ворошилов, первый красный офицер…» - вдруг бодро пропел он глухим, простуженным голосом; песня прозвучала в этой душной норе неожиданно и дико. Я вздрогнул.

- Тихо! Услышат…

- Виноват, товарищ лейтенант. В горле что-то застоялось, прочистить захотелось. - И опять к Васе: - Сейчас, Ежик, наблюдаем родовые схватки: рождаются новые генералы, такие, каких еще не было на земле. И поведут они нас в бой! И будем мы фашистские войска отхватывать косяками, кромсать на лоскутья. И доведут они нас до самого Берлина…

- Хорошо заливаешь, ефрейтор, - подхватил Щукин. - Прямо проповедник. Твоими бы устами да мед пить.