Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Из дальнейшего разговора с Розманом, который, на удивление, протекал спокойно, словно для обоих все давно было ясно и решено, Лиза узнала, что многие ее соратники и руководители уже жестоко пострадали от происков командира партизан.

Генерал-лейтенант Кондратьев, начальник Белозерцевой, был снят с поста и арестован, он умер в тюрьме от сердечного приступа. Полковник Симаков — арестован и отправлен в лагерь. Видимо, для того, чтобы спасти Катерину Алексеевну, лейтенант Антонов, симпатичный улыбчивый Сашка, мастер по подделке немецких документов и по установке мин, взял на себя всю вину и сам назвал себя предателем. Он написал признание и был расстрелян после скорого суда.

Не пощадили и мертвых. В предатели записали и Ингу Тоболевич, и профессора Никольского. Не тронули только Кузнецова-Зиберта, но это было неудивительно — слишком заметная фигура, ведь он отличился не только в Минске, но и в Ровно, на Украине. Если поливать грязью Кузнецова, надо было признать, что и в Ровно он занимался провокаторской деятельностью. Но это было невозможно, как бы ни желали того Иван Кузьмич и его сообщники. Украинские партизаны считали Кузнецова своим героем, они бы встали за него горой и могли поломать всю игру. Потому многие славные дела советского разведчика попросту замолчали. Мол, если все вокруг него были предателями, кто был он сам? Вот и подумайте. Но про себя. Во всяком случае, из числа участников покушения на Кубе Кузнецова тоже вычеркнули. Вполне вероятно, писали пять правдолюбцев, он был двойным агентом и все-таки был перевербован гестапо, хотя это и не доказано.

— Послушайте, товарищ старший лейтенант, вы не можете не понимать, что меня и моих товарищей оговорили. Я не верю, что нет доказательств истинного положения вещей. А те доказательства, которые собраны вами, фальшивка! — Лиза бросила на стол бумаги, которые передал ей Розман.

— А у вас какое происхождение, товарищ Голицына? — ответил тот негромко, никак не отреагировав на ее жест. — Мне кажется, вы из дворян. И Белозерцева — тоже. А отец Тоболевич — инженер, царский еще инженер. А лучше бы он был красным конником, к примеру. Вы что, хотите, чтобы мы сказали народу, что покушение на Кубе совершили бывшие дворяне, которые все должны состоять в армии Власова, которых вешать надо на фонарных столбах? А как же революция, как же гегемония пролетариата? Нет, милочка, нам нужны простые герои, — заключил он, — и они у нас найдутся. Уже нашлись. И вы очень хорошо сделаете, если сейчас напишете мне записочку, во-первых, кого вы все-таки посещали в Минске, кто там остался недорезанным из вашей шайки. И второе — опишете в подробностях, как вы, гражданка Тоболевич и гражданка Белозерцева при участии выжившего из ума Никольского сговорились с гестапо и выдали немцам горячих советских патриотов, боровшихся с врагом в его тылу, за линией фронта.

— Вы мне ничего не сказали о Белозерцевой, — Лиза словно не слышала, что от нее требовалось, — она арестована?

— Нет, пока, — ответил старший лейтенант с плохо скрываемым неудовольствием, — у нее много защитников. Но она уволена со службы и уехала с мужем в гарнизон. Вы будете писать? — он вскочил и грохнул кулаком по столу. — Пишите немедленно!

— Не буду, — Лиза скомкала чистый лист, который положили перед ней, и бросила его на пол. — Вы не заставите меня. Я знаю, что вы можете сделать со мной, и готова ко всему. Но писать не буду. Ради тех, кто погиб, кого предали дорвавшиеся к власти провокаторы, я писать не буду! — твердо повторила она. — Хоть стреляйте, хоть бейте, хоть режьте. Я знаю, кто организовал покушение на гауляйтера и вы не заставите меня подтверждать ложь.

— Сука! — размахнувшись, Розман ударил Лизу по лицу, она упала на пол, с губы потекла кровь. — Подстилка немецкая! Не будет она писать. Твое счастье, что у тебя нет детей. Хоть бы сестру пожалела. Не думай, ей тоже достанется. Ты о сестре подумай. С ней тоже поговорят в этом здании. Будешь писать? — он пнул ее носком сапога.

— Нет, не буду, — несмотря на боль Лиза, встала самостоятельно и выпрямилась перед офицером. — Я знаю, что ради истины надо принести жертву. И я ее принесу. Не сестрой, никем вы меня не запугаете. Я не буду писать — и все.

Розман побелел, глаза его выкатились, округлившись. Но в это время открылась дверь и кто-то позвал из коридора:

— Карл Моисеевич, поди-ка сюда, там из Москвы звонят.

Одернув китель, Розман вышел.

Лиза стояла посреди кабинета под зорким оком охранников, не в силах пошевелиться. «Для кого-то веет ветер свежий, для кого-то нежится закат, — всплыли в памяти стихи Ахматовой, — мы не знаем, мы повсюду те же, слышим лишь ключей постылый скрежет, да шаги тяжелые солдат».