Иван Поляков - Краснов-Власов.Воспоминания

Наступила скучная, монотонная, но полная тревог за будущее, жизнь.

Для въезда в Лиенц уже требовалось специальное английское разрешение. Находились смельчаки, которые под всякими предлогами умудрялись получать таковое и ездили туда. Они рассказывали о казачьей жизни в Лиенце, о порядках там и эти рассказы, пройдя несколько лиц, временами, быть может, в искаженном виде, доходили до меня. На основании их у меня создавалось приблизительное представление о жизни казачьего стана Доманова. Передавали, будто бы казаки разоружены, станицы — полностью, а в полках оставлено оружие для несения караульной службы. Рассказывали также, что всюду на дорогах находятся вооруженные казачьи посты, а в Лиенце, перед главным английским штабом, рядом с английским часовым, стоит и казак в форме и, наконец, что все офицеры носят револьверы. Казачьи полки, по их рассказам, располагаются, каждый в отдельности, вне поселков, в палатках. Они производят учение, но без оружия. Что касается «станиц», то они расположились в лагере Пеггец. Особенно подчеркивали все очень хорошее продовольствие, полагавшееся казакам. Должен отметить, что позднее, уже из компетентных источников, я узнал, что все это действительно соответствовало фактическому положению в Лиенце.

В двадцатых числах Мая в Кетчах прибыл из Лиенца Полк. Б. [21] Но не Представитель Ген. Власова, о котором я упоминал выше. Он оповестил всех русских, что согласно приказанию Доманова, все они, в кратчайший срок, должны переехать в Лиенц. Чем вызывалось такое распоряжение он объяснить не мог.

Названный полковник посетил и меня. Передав мне привет Доманова, он сказал, что в отношении меня Атаман Доманов делает исключение, предоставляя мне свободный выбор: остаться или приехать [22] Я объясняю это только тем, что я никогда у него не служил, а потому он не мог мне и приказывать. . Зная Доманова и опасаясь каких либо неприятных последствий, если я останусь, я счел за лучшее переселиться, но просил полковника обеспечить мне для жилья частную комнату. Он обещал, сказав, что это легко может устроить. Мы условились, что 26-го мая для переезда в Лиенц будут высланы грузовые машины. Несколькими днями раньше, я получил письмо от ген. П. Н. Краснова, в котором он советовал мне переехать в Лиенц говоря, что там я легко могу найти себе службу в качестве переводчика при сношениях казаков с немецким населением.

Действительно, в назначенный день утром пришел автомобиль и я с инженером М. поехал в Лиенц. На дороге Кегчах-Лиенц [23] 34 километра. мы встретили несколько английских застав. Они проверяли паши документы, но благодаря наличию у шофера специального для нас пропуска, нас нигде не задержали. Не доезжая километров 12–14 до Лиенца, я видел издали, по обеим сторонам дороги, бивуаки казачьих полков, а на дороге стояли вооруженные казачьи посты.

Мы подъехали к штабу Доманова и я пошел разыскивать Полк. Б. Но к моему огорчению его в тот день не оказалось в Лиенце. Ехать в лагерь Пеггец, как то сделали остальные, приехавшие из Кетчеха [24] Через пять дней они почти все были силой отправлены в Советский Союз. я не хотел. С этим вопросом мне пришлось обратиться к начальнику штаба Дома нога Ген. Соломахину, которого я лично знал. Я ооъяснил ему положение, в котором я очутился и просил его помочь мне. При этом я категорически заявил, что в лагерь не поеду и что я приехал сюда, будучи в полной уверенности, что получу обещанную мне частную комнату.

В конечном итоге начальник штаба решил приютить меня в штабном бараке, рядом со штабом, но только на один, два дня, пока возвратится Полк. Б. и укажет мне частную квартиру. Не прошло и часа, как мне была отведена небольшая комната, в которой я поместился с инженером М.

Этот барак занимали офицеры штаба Доманова, а отчасти и бывшие чины Глав. Управ. Каз. Войск с их семьями.

Прежде всего я решил отправиться к Доманову и доложить ему о своем прибытии в его район. Я признавал необходимым это сделать немедленно, дабы не навлечь на себя с его стороны возможных нареканий. Но выполнить это оказалось не так легко. После долгих поисков, я нашел его канцелярию, но увидел, что его ожидают с докладами человек 10–12.

Вслед за мной пришел крайне взволнованный директор «Казачьего банка», которого я встречал еще в Толмецо. Он заявил, что он должен идти с докладом вне очереди, по чрезвычайно важному и срочному вопросу. Отведя его в дальний угол комнаты, я спросил его о причине такого его нервного состояния. Он рассказал мне следующее: Не больше получаса тому назад, к «Казачьему банку» подъехал английский грузовик с 4-мя солдатами и одним сержантом и, ссылаясь на распоряжение своего начальства, взяли от него ключи от кассы, заперли ее, а затем, погрузив на грузовик, куда-то увезли. Его протесты и заявление, что это не есть казенные деньги, а частные — казачьи сбережения, никакого впечатления на них не произвели. Они смеялись и, как он мог понять, говорили, что деньги казакам не нужны. Больше всего его мучила мысль, как его доклад примет Доманов. Он опасался, что последний поставит ему в упрек, почему он не вызвал Казачий караул или не принял каких либо иных мер, чтобы спасти кассу. Хотя этому факту я и придавал весьма важное значение, однако, должен сознаться, что будучи в Лиенце новым человеком, я никак не мог найти нужное и правильное ему объяснение. Но через день, т. е. 28-го Мая, когда офицеры были вызваны на «сообщение» английского генерала, а в действительности, увезены в Шпиталь, в лагерь, обнесенный колючей проволокой и тщательно охраняемый большим караулом, с установленными повсюду пулеметами, — можно было найти соответствующее обоснование. Надо признать, что это являлось одним из звеньев строго продуманной подготовки выполнения Ялтинского соглашения. Здесь было принято во внимание, что на «сообщение» вход «бесплатный» и на казенный же счет будет произведена доставка несчастных жертв до Шпи-таля и дальше в советскую зону. В этом случае, деньги им, конечно, были не нужны. В силу таких соображений было очевидно решено, своевременно отобрать собственные казачьи сбережения, дабы они не сделались случайной добычей австрийцев, как показали факты, весьма падких до чужого добра.