Анатолий Иванкин - Конец «Гончих псов»

— Усилить осмотрительность! — передал Карл и поинтересовался: — Кто прыгнул?

— Опять «триста сорок восьмой», — ехидно ответил Руди Шмидт, не любивший своего ведомого, назначенного вместо Фрелиха.

К вечеру сбитого летчика привезли на аэродром.

Лейтенанту Адольфу Гауффу в боевых вылетах постоянно не везло. Этот флегматичный увалень, поклонник темного пива «Дунклес» и других более крепких напитков, мало подходил для ремесла летчика-истребителя. На фоне пилотов авиагруппы он выглядел неотесанным лесорубом, попавшим в компанию кинозвезд.

Карл фон Риттен все чаще подумывал о том, не пора ли сплавить Гауффа в военно-транспортную авиацию. Он однажды пытался поговорить на эту тему с лейтенантом, но этот флегматик, к его удивлению, встал на дыбы:

— Герр гауптман, на Ю-52 сяду только в качестве пассажира. Я назначен служить в авиагруппу истребителей и буду в ней служить до конца.

— Но ведь вас убьют в следующем вылете. Нельзя летать на воздушный бой с такими длинными, коровьими рефлексами! — вспылил фон Риттен.

— Мои рефлексы здесь ни при чем, — обиделся Гауфф. — Просто я спокоен, в то время как другие начинают дергаться, увидев разрывы русских зениток.

— Вот поэтому вас и сбили, что вы летаете по прямой, когда необходимо делать противозенитный маневр.

Карл тогда уловил, что от лейтенанта шел густой запах спиртного. По-видимому, Гауфф облегчал душевные переживания, связанные с летным невезением, крепкой дозой шнапса.

— И потом, я бы вам рекомендовал пореже прикладываться к бутылке. Пьющий летчик — это верный кандидат в покойники. Себя нужно держать постоянно в форме.

Узнав, что Гауфф живой и невредимый вернулся в авиагруппу, Карл направился к Келленбергу.

— Командир, — обратился он к нему, — уберите от меня жирного кретина Гауффа. Из-за него мы теряем третью машину. Он еле помещается в кабине из-за своего жира, не в состоянии вертеть головой и осматриваться, как это положено истребителю. Докатился до такого позора… Ведь его сегодня сбил какой-то сумасшедший русский, рискнувший ввязаться в бой против нас на И-15.

— Послушайте, Карл, — сказал ему по-приятельски Келленберг, — оставьте Гауффа в покое, у него есть «лохматая лапа» в министерстве авиации. Я еще раньше пытался сплавить его куда-нибудь, но не вышло. Понятно?

— Удивляюсь, — продолжал ворчать Карл, — как он с таким весом приземлился на парашюте, не переломав ноги? Притом Гауфф слишком охоч до выпивки. Шнапс и пиво он почитает больше фюрера.

— Не утрируйте, Карл. Кстати, вы можете поздравить Гауффа. Пришла телеграмма из штаба флота, что ему присвоено звание обер-лейтенанта.

— Черт возьми! — выругался Карл, — Позвольте мне быть свободным?

Выйдя из штаба, Карл зло сплюнул: за что этому дерьму дали очередное звание? Лично он не ходатайствовал об этом.

На следующий день полеты истребителей не планировались. Приказано было сделать профилактический осмотр самолетам, а летчикам дать отдых.

По случаю присвоения нового звания Адольф Гауфф организовал пирушку. Карл отказался пойти, сославшись на нездоровье.

Виновник торжества обалдел раньше гостей.

Если в обыденной жизни толстяк Гауфф служил мишенью для острот своих коллег, то на этой вечеринке он превратился в форменного козла отпущения. Ядовитые шпильки сыпались весь вечер в адрес новоиспеченного обер-лейтенанта. Другой на его месте взбесился бы, но осовевший Гауфф на шутки не реагировал, усердно подливая шнапс в бокалы остряков.

Эрвин Штиммерман, обняв виновника торжества за то место, где у нормальных людей бывает талия, поднял бокал:

— Прозит, Адольф, за твою звезду и вторую птичку в петлицу!

— Зиг хайль!

— Зиг!

Гауфф опрокинул рюмку со шнапсом себе на колени.

— Налейте ему еще! Сегодня стоит за него выпить. Попробуй вылезти с таким весом из кабины «мессершмитта» в воздухе. А его оттуда как ветром выдуло!

— Гауфф, расскажи, как ты выбрасывался?

— Хватит об этом, поговорим лучше об Анни Хензель и ее телефонистках…

— Считаю, что при прыжке надо отдать ручку ногой, — бубнил Ганс Хенске, — тогда отрицательная перегрузка вышвыривает тебя из кабины, как щенка.

Карл фон Риттен, тихо открыв дверь, зашел в прокуренную комнату. Он услышал Эрвина, болтавшего с приятелем о таких вещах, о которых лучше было помалкивать:

— Я своими глазами видел в Берлине у одной гестаповской сучки абажур из человеческой кожи. Какой-то узник концлагеря поплатился жизнью за то, что у него была необычайно красивая татуировка.