Владимир Першанин - Командир штрафной роты

— Ты, Ванька, свататься никак пришел? — заливались над ним девки.

А он и ответить толком не мог. Если в семнадцать лет я мог все это воспринять по-ребячески просто, то двадцатилетний Иван тогда всерьез обиделся. Забросил подальше отцовский костюм и на посиделках больше не появлялся. Сошелся с вдовой, живущей на полустанке, километра за три от деревни. Получив в первые дни войны повестку, сумел выжить в жуткой круговерти сорок первого. Отступал, прошел, как окруженец, через особый отдел, где его за путаные показания хорошо дубасили, но все же «отпустили на фронт» рядовым красноармейцем пехотного взвода. Был ранен, контужен и сгинул бы безвестно, если бы случайно в присутствии командира батальона не снял метким выстрелом немецкого наблюдателя.

— Глянь, какой! Ну-ка попробуй еще! — удивился комбат.

Иван и без оптики редко промахивался. После шестого или седьмого фрица получил снайперскую винтовку. Счет пошел в гору. Написали про отважного снайпера в дивизионку, потом пропечатали во фронтовой газете. Быстро вырос до старшего сержанта, получил награды, уважение. Научился выступать перед бойцами и даже командирами. Направили почетное письмо в адрес секретаря райкома. Верным ленинцем, сталинским героем проявил себя ваш земляк Иван Митрофанович Ведяпин! Проснулась, заиграла гордость. Плохо? Да нет. Если и перебарщивал иногда Ведяпин, видевший себя лейтенантом, а может, капитаном или даже, чем черт не шутит, — Героем Советского Союза, то ничего особенного в этом никто не видел. Заслужил! Четыре десятка фашистов уничтожил. Умелый, осторожный был снайпер, но и немцы свое дело знали. Произошло все вот как.

В последних числах октября, когда шли бои за Киев, мы с Ведяпиным вышли с ночи на нейтральную полосу. Здесь захлебнулась одна из атак полка, и поредевшие батальоны, наскоро вырыв окопы и траншеи, застряли, ожидая подкрепления. Когда в ту войну жалели людей! Наш полк практически не существовал. В извилистые траншеи, которые то приближались к немцам на три сотни метров, то дугой выгибались в нашу сторону до полукилометра, согнали тыловиков, комендантский взвод, и даже писарей.

Потери были очень большие. Василий Иванович Шишкин, получивший «младшего лейтенанта», орден Красной Звезды и пару мелких осколков в руку, по просьбе комбата остался в строю. Осколки ему вытащили в санроте, перевязали руку, и он продолжал командовать взводом, насчитывающим полтора десятка человек. А офицеров в восьмой роте осталось всего двое — Черкасов да Шишкин. Оба младшие лейтенанты были убиты. Двумя взводами командовали сержанты: Абдулов и второй, незнакомый мне.

Я встретился с Василием Шишкиным накануне той злополучной вылазки. Выглядел он неважно. Кто не был ранен, может, меня и не поймет. Кажется, пустяк: вытащили из-под кожи два кусочка металла размером с ноготь, прочистили, зашили, забинтовали, укол от столбняка сделали, дали сутки отлежать, и воюй дальше. Но чертова инфекция, с которой в ту войну бороться как следует не умели, скрутила улыбчивого младшего лейтенанта. У него была высокая температура, покрасневшие мутные глаза. Не было тогда пенициллина. Американский порошок продавали в тылу за бешеные деньги, а в элитных госпиталях лечили им только очень важных персон.

Чувствовал я, не было у моего фронтового дружка, Василия Шишкина с его двумя детьми, женой и родителями в тылу, желания опять испытывать судьбу, когда он обходил, шатаясь от слабости, свой взводик. Поваляться бы в медсанбате недельку-другую. Может, обманет в очередной раз судьбу. За два года три раза был ранен. Бог троицу любит. Шарахнет в четвертый раз мина или снаряд под ноги, и прощайте все! Обнялись мы, за жизнь поговорили. При этом присутствовал Иван Ведяпин.

— Че-то ты плохо выглядишь, младшой, — заметил мой напарник. — Ранен? Ну и шел бы в санбат.

Покровительственный тон снайпера Василию Ивановичу не понравился.

— Тебя не спросил!

— Ну-ну, геройствуй. Сам себя не побережешь, никто не позаботится. Мы с твоим дружком (он кивнул на меня) это хорошо усвоили. Лишнее геройство до добра не доведет.

Не обращая внимания на Ведяпина, Шишкин поговорил со мной еще пяток минут. Подошел, покурил за компанию Семен, который ко мне заметно изменился.

— Молодец, сержант! Я знал, что из тебя толк будет. — Обратил внимание и на Ведяпина, окрестив его Вороной: — Ты бы, Ворона, поменьше каркал, а то накличешь беду на других или на себя.

Как в воду смотрел странный мужик Семен, фамилия которого выскочила у меня из головы. Битый, язвительный, умный, заваленный в блиндаже снарядом и чудом сумевший выползти с переломанными костями. Злой на немцев, на бездарных генералов, неумелых раззявистых новобранцев, но в душе человек хороший. Ну вот, заговорил о Ведяпине, а приплел заодно и крепко уважаемого мною Василия Ивановича Шишкина и Семена. Однополчане, друзья…