Владимир Першанин - Командир штрафной роты

Когда ударили первые взрывы, оба взвода, пехотный и мой, бросились вперед.

Штрафники, обозленные, что их никак не хотят оставить в покое, смяли редкую цепь стрелков. Позади остались лежать пять или шесть наших бойцов. Пехота тоже не отставала. Как правило, немцы дрались грамотно и храбро. Когда чувствовали, что положение безнадежно, сдавались. Но здесь они понимали, что в плен брать никого не будут. Против них действуют штрафники, «русские смертники».

Нас было больше. Но, отходя к своему единственному укрытию, бронетранспортеру, фрицы огрызались непрерывным огнем. С тяжелой полугусеничной машины били сразу два пулемета: крупнокалиберный и обычный. Вася Лыков, едва не последний надежный друг, оставшийся в живых, свалился, и я невольно вскрикнул. Андрюха кинулся к танкисту.

— Что с ним?

— Щас… ранен. В ноги.

Уцелевшие немцы прыгали в бронетранспортер. Одна и вторая граната взорвались под передними колесами. Тяжелая машина, взревев, словно подпрыгнула, и понеслась прочь. А я увидел немца в глубокой каске, целившегося в меня из автомата, и понял, что ничего не успею сделать. В руках у меня тоже был автомат, но его надо было успеть поднять или хотя бы навести ствол. Одна, две секунды… Но их не оставалось. Я получал тяжелые раны, но ни разу не видел тех, кто в меня стрелял. А здесь, с расстояния полутора десятков шагов, я видел лицо молодого немца. Обычное, не искаженное злобой лицо. И пульсирующее пламя на кончике ствола. Все!

Я лежал на спине. Возле меня возился Андрюха Усов, еще двое бойцов. В медицинской справке, выданной позже в эвакогоспитале 1853, будет написано: «Сквозное пулевое ранение мягких тканей правого предплечья, касательное пулевое ранение правого бедра». По-врачебному четко и даже не слишком страшно. Не в голову и не в грудь.

Но я помню, как текла кровь, просачивалась сквозь повязки, я рвался встать и не мог. Ощущение, что тело проткнули во многих местах железным стержнем. Когда немного миновал шок, заныли, загорелись от боли раны, но я знал, что не умру, и даже сумел сесть.

— Где Лыков… где старшина?

— Здесь он.

Нас погрузили в «студебеккер». Человек двенадцать раненых. У Лыкова были пробиты ноги, и он тоже звал меня.

— Коля… ты живой?

— Ага.

Когда отъезжали, меня от тряски стало тошнить, и я закрыл глаза. В тот день война для меня и старшины Лыкова закончилась. Из санбата нас развезли по разным госпиталям.

В эвакогоспитале 1853 я лечился до 26 мая 1945 года. Рана на бедре заживала быстро. С рукой было хуже. Пуля, вбив в предплечье клочья ткани от гимнастерки и нательной рубахи, вызвала сильное воспаление. Раза три мне резали руку, чистили рану. Одну из операций снова делали под общим наркозом. Хирург спросил, какой это по счету наркоз. Я ответил, что второй. Уже после операции он сказал, что общий наркоз — штука вредная, отнимает пять лет жизни. В следующий раз, если понадобится чистить рану, будут делать с новокаином. Что для меня тогда были десять лет? Вся жизнь впереди! Но когда в шестидесятых первый раз хватануло сердце, я вспомнил того хирурга.

День Победы отметили в госпитале, как полагается. Был хороший обед, нам выделили спирта, да еще мы сами достали водки, вина. Некоторые плакали. Не верили, что остались живы. Кто имел пистолеты, устроили вечером салют. Все крепко выпили. Один лейтенант засадил пулю в окно третьего этажа. Дежурный врач отобрал, у кого успел, оружие, обещал написать рапорт. Но все обошлось… Победа ведь!

После выписки нас, целый вагон офицеров, отправили в Белую Церковь. Наверное, слишком много победителей скопилось за границей. До марта 1946 года я служил в Киевском военном округе командиром взвода в пехотном полку. Там получил один за другим три своих ордена. «Красную Звезду» — за снайперские успехи. А как еще назвать? За то, что без малого четыре десятка фрицев перебил? Второй орден Отечественной войны второй степени — за Карпаты, третий орден, тоже Отечественной войны второй степени, — за штрафную роту. Спасибо майору Малышкину. Медаль «За боевые заслуги» получил аж в 1963 году. Еще пара-тройка представлений на награды так и затерялись в штабах. Бог с ними! Не за ордена воюем — так говорили мы тогда.

Я рвался домой. Соскучился по родным. В марте 1946 года меня, как получившего три тяжелых ранения, демобилизовали. Многие офицеры завидовали. Им предстояло служить, а отпуска давали очень редко.

Вернулся в родное село. Неделю гуляли, праздновали встречу. Трое нас из семьи ушли на войну: отец, старший брат Федор и я. Вернулись все, хотя никто в тылу не околачивался. Повезло нашей маме, как мало кому в селе. Вернулись оба сына и муж. Израненные, но живые. Многие мои родственники погибли, пропали без вести. Мужиков в селе заметно поубавилось.