Герт Ледиг - Сожженные дотла. Смерть приходит с небес

— Забери у него автомат! — сказал унтер-офицер.

Посыльный наклонился. Пальцы убитого не хотели отпускать оружие. Пришлось ударить по руке ногой.

— Патроны тоже!

Он повернул убитого на бок, вытащил магазины из льняного подсумка на поясном ремне.

Позади того места, где они залегли, взлетела ракета.

— Они уже в траншеях! — Унтер-офицер побежал дальше.

— Нет! — крикнул ему вдогонку посыльный. — Я сдамся!

Унтер-офицер издевательски рассмеялся ему в лицо:

— Идиот! Надеешься на свой пропуск?

— Мне все равно!

Унтер-офицер бросил пулемет. Прежде чем посыльный сообразил, что случилось, слева и справа раздались две оплеухи.

— На прощание, — довольно объяснил унтер-офицер. Он поднял пулемет, повернулся и побежал дальше. Посыльный смотрел ему в спину. Позади рвались ручные гранаты. Он тоже побежал. Через короткое время они остановились.

Из норы в откосе они услышали плач. Унтер-офицер наклонился и за сапоги вытащил наружу солдата. Снова из пополнения. Посыльный узнал его по торчащим вперед зубам. Влажные глаза глубоко запали в глазницы. Ночью в свете ракеты он выглядел почти так же.

— Ранен?

Вопрос был лишним. В бедре зияла дыра размером с кулак. Перевязочный пакет, свернутый комком, выпал наружу.

— Возьмите меня с собой…

Ни слова не говоря, унтер-офицер поднял его. Он оставил пулемет и взвалил запасника на спину. Они пошли дальше. Раненый больше не плакал, только стонал, когда унтер-офицер спотыкался.

Треск пулемета перед ними стал громче. Унтер-офицер начал кричать, монотонно, как будто вел лодку в тумане:

— Не стреляйте, не стреляйте…

Постоянно, с короткими перерывами.

— Кто идет? — услышали они вдруг за поворотом.

— Пароль? — спросил унтер-офицер у посыльного.

— Дрезден.

— Проходите.

Солдат стоял за кучей, накрытой плащ-палаткой. Она перегораживала траншею. Двое других сидели за русским пулеметом, стоявшим на куче.

— Крепкий замок есть наш Бог, — сказал унтер-офицер и зашел на участок обороны. Он показал назад, где стрелял пулемет, который они слышали до этого: — Что там происходит?

— Они пытаются прорваться в лоб под прикрытием тумана. Но не прошли. Застряли в болоте, и мы их всех покосили.

— Хорошо, — сказал унтер-офицер, — теперь командование принимаю я. — Он посмотрел, как посыльный тоже зашел, при этом немного сдвинул плащ-палатку и отпрянул. Под ней открылась куча мертвых тел. Чтобы использовать их в качестве бруствера, их свалили в кучу одно на другое.

— Господи! — ужаснулся посыльный.

— Не обращай внимания, — сказал унтер-офицер. — Любимому Господу такое нравится, иначе он бы этого не допустил.

Он тщательно раскурил сигарету.

— Ударение приходится на «любимому», — сказал он по-хамски.

Посыльный молчал.

— Позаботься о раненых, только не говори им, что мы в окружении и не сможем отправить их в тыл.

Посыльный пошел по траншее.

— В таких случаях говорят: «Есть, господин унтер-офицер!» — крикнул ему вдогонку унтер-офицер. Ответа он не получил. Посыльный исчез в тумане. Вот так вдруг он обидел унтер-офицера.

Зощенко стрелял из автомата по пулемету в тумане, укрываясь за танком. Разрывы ручных гранат ослепили его. Потом пули ударили в траки гусениц. Ему пришлось залечь.

Он заметил, что первый выстрел танка пришелся слишком высоко. Второй попал точно в пулеметное гнездо. Командир танка с ранением в голову упал в башню. Все это Зощенко переживал, как в страшном сне. Десять-двенадцать его сибиряков висели со скрюченными руками и ногами на колючей проволоке. Перед ним — туман, рядом с ним — танк. Словно бы издалека он слышал гул мотора. Вокруг него были красноармейцы, но он, как всегда, был один. Лейтенант Трупиков в канаве пригнулся, изготовившись к прыжку. Зощенко не замечал, что все они ждут его, его примера. А он не воспринимал действительность.

Соловьев стоял рядом с ним. Как всегда, блестел глазами. Хотел что-то сказать. Это было видно по его рту, по его глазам. Это передавало все его лицо. Но он ничего не сказал, сделал только испуганные глаза. Как будто босой ногой наступил на осколок стекла. Никакого волнения. Никакого намека на страх. Неприятное удивление, в котором не было ничего плохого. Вот так он и принял смерть. Зощенко не знал, где в него попали. Соловьев сел. Не так, как садится человек, и не так, как садится раненый. Немного удивленно, но умиротворенно. При этом он был уже мертв.

Зощенко смотрел на происшедшее с неверием и удивлением, что вот так можно умереть. Не готовясь. Не додумав до конца мысли. Не досказав слова, которое уже сформировали губы. Где же тогда завершение, кульминация? Ведь именно Соловьев говорил об этом. Другие тоже гибли. На его глазах. Чужие люди. Такие же чужие, как и красноармейцы, окружавшие его и чего-то ждавшие. Чего ждавшие?