Свен Хассель - Генерал СС

За несколько дней до Рождества рядовых Венка и Блатта отправили по метели в Гумрак получить продукты для батальона. В условиях русской зимы норма довольствия на каждого солдата составляла десять граммов хлеба [59] Скорее всего, не 10, а 100 г. По утверждению немецкого генерала Ф. Меллентина, до Рождества 1942 г. войскам выдавали по 100 г хлеба, а после Рождества паек был сокращен до 50 г. — Прим. ред. , десять граммов джема и четверть литра супа из конских костей.

Пауль Венк был крепко сложенным восемнадцатилетним парнем и, даже пробыв несколько месяцев на русском фронте, сохранял большой вес и неутолимый аппетит. Больше всего он мучился из-за постоянного голода. До недавнего времени он менял полученные сигареты на хлеб, но в Сталинграде такие сделки стали уже невозможны: сигареты исчезли с «черного рынка», а хлеб стал драгоценнее золотого песка.

Оба солдата ждали в Гумраке целый час, пока им не выдали продукты: двести двадцать пять буханок на батальон [60] Ср. с пред. прим.: т. е. 1 буханка на четверых; вес буханки минимум полкило — значит, на каждого приходилось минимум 120 г. — Прим. ред. , джем и суп из костей.

— Двести двадцать пять, — сказал Блатт. — Пересчитай их вместе со мной и запомни.

Они уложили драгоценный груз на сани и поехали обратно в батальон. Дорога заняла у них восемь часов. Погода была отвратительной, лошади с выступающими ребрами шатались от голода. К Царице они прибыли на рассвете.

Хлеб солдаты доставили квартирмейстеру, тот потребовал, чтобы они остались, пока он не сосчитает буханки.

— Сколько их?

— Двести двадцать пять, — ответил Блатт.

Их трижды пересчитали, но получалось всего двести двадцать четыре. Блатт упорно твердил, что было двести двадцать пять; Венк был не столь уверенным. Обоих раздели и обыскали. При них ничего не нашли. Однако на дне ящика лежала завернутая в маскхалат пропавшая буханка. Маскхалат принадлежал Венку, и ключи от ящика были у него.

Военно-полевой суд состоялся в подвале разрушенного здания. Бледный Венк в отчаянии стоял перед судьями. Мундир туго облегал его большое тело, но щеки были впалыми, кожа серой, плотно обтянувшей кости. Он дрожал, больше от слабости, чем от страха.

— Почему ты украл буханку? — спросил председатель суда.

— Я был голоден, — бесхитростно ответил подсудимый. — Не ел три дня.

Председатель в отчаянии закатил глаза.

— Разве в Сталинграде не все голодны? Думаешь, другие не обходились без еды по три дня, а то и больше? Голод — не оправдание кражи.

Суд удалился на совещание и единодушно решил, что Венк виновен в нарушении приказа генерала Паулюса от 9 декабря 1942 года и по положениям этого приказа должен быть приговорен к смертной казни. Венк упал в обморок, двое охранников поставили его на ноги. Было заметно, что охранники питались достаточно хорошо, раз им хватало сил легко держать его на ногах. Они били Венка ладонями по лицу, пока он не очнулся, и вывели, кричащего и плачущего, из подвала. За кражу буханки хлеба восемнадцатилетний Пауль Венк, брошенный в сталинградский ад сражаться за свою страну, был приговорен к расстрелу.

Приговор был приведен в исполнение через сутки. Рядовой Блатт по-фарисейски участвовал в расстреле. Грунт был слишком крепким, чтобы рыть могилу, поэтому тело завалили снегом и оставили в этом мерзлом склепе.

В день Рождества было решено, что расстрелы — это бессмысленный расход патронов; с тех пор преступников стали вешать, а не расстреливать.

Мы сидели в подвале и играли в карты стариковской колодой. Настоящий ветеран войны, она была почерневшей, с обтрепанными уголками, со скрытыми кое-где очками под слоем грязи, но, по крайней мере, не крапленой. Играть картами Порты было опасно, а Старик был честным.

На сей раз Порта с Легионером крупно проигрывали, выигрывал Малыш. Русская артиллерия давно обстреливала нас. Свет потух, и мы зажгли свечные огарки, на потолке появилась большая трещина.

— Это не игра! — заявил Грегор, бросив карты, когда пол содрогнулся в очередной раз. — Я не могу сосредоточиться при таком грохоте!

— Упорные типы, а? — сказал я, придерживая стол.

Мы откинулись на спинки стульев и посмотрели на потолок, пересеченный еще одной трещиной.

— Теперь в любую минуту можно ждать конца, — сказал я.