Александр Сметанин - Дорога на Порт-Артур

Ахмедов, худощавый, стройный, заметив меня, подтягивается на поперечном брусе, которым перегорожен дверной проем, уступает мне место.

— Садитесь, товарищ командир. Смотри, солнце сегодня какой!

Да, день отменный. Если бы еще обедом накормили, тогда о лучшем и мечтать нечего.

Однако эшелон, как оглашенный, летит да летит на запад, и начальство при всем желании не может «урвать» у железнодорожников хоть часок, чтобы накормить нас.

Рядом со мной сидит Таджибаев, маленький, круглолицый, всегда улыбающийся, кареглазый паренек с белыми-пребелыми до голубизны зубами. Это с ним произошел почти анекдотичный случай, про который долго говорили в запасном полку.

Было объявлено, что в гарнизон прибывает генерал. То ли из штаба округа, то ли из самой Москвы. И что генерал будет ходить по землянкам, где мы жили, проверять внутренний порядок.

Все дневальные, в случае если дежурного по роте не окажется на месте, должны были докладывать генералу так: «Товарищ генерал, за время моего дежурства в такой-то роте никаких происшествий не случилось. Дневальный по роте рядовой такой-то».

В роте, в которой тогда служил Таджибаев, генерал (по планам полкового начальства) не должен бы быть. Но дальнейшее произошло вопреки желанию наших командиров: генерал из артиллерийского парка направился прямехонько к землянке той роты. Дежурный куда-то отлучился, и Таджибаев оказался один на один с высоким (в прямом и переносном смысле) начальством.

Усенбек помнил, чему его учили, инструктировали, и робко, маленькими шажками приблизившись к начальству, доложил:

— Товарищ генерал, пятый стрелковый рота ничего плохой нет.

Генерал удивленно взглянул на Таджибаева, брови его взметнулись под край папахи, где-то в усах едва заметно мелькнула хитроватая улыбка.

— Значит, плохого нет?

— Значит, нет...

— Ну, а хорошего?

— Хорошего тоже нет...

Генерал звучно расхохотался и, махнув рукой на дневального, с укоризной посмотрел на командира роты.

...Паровоз мчит нас мимо маленьких уральских полустанков, безлюдных и обветшалых, мимо забитых эшелонами крупных станций, серых от дождей и угольной пыли, полных человеческого гомона, паровозных свистков, топота солдатских сапог.

Вдалеке, то тут, то там видны черные клубы дыма над заводскими и фабричными трубами, клубы пара над цилиндрами градирен. И хотя по истерзанной войной земле во всю шагает июль, равнодушный к ее бедам и горестям, сама природа, кажется, чувствует войну: листья на деревьях какие-то черные, трава в придорожных канавах чахлая.

Но самое тягостное впечатление на нас производят женщины, постаревшие, со слезами на глазах, машущие вслед вылинявшими ситцевыми платками.

Да что женщины! Они уже отпели свои песни, отрадовались своими радостями. Даже девчата, мои ровесницы или моложе, и те, отстучав каблуками по грязным доскам перронов в минутной пляске под солдатскую гармонику или балалайку, тут же начинают хлюпать носами, вытирая глаза засаленными рукавами телогреек.

Низкий поклон вам, женщины: матери, сестры, невесты. Сумеем ли мы когда-нибудь возблагодарить вас за вашу любовь к нам, за доброту, ласку, за ваш труд во имя победы? Не знаю, ничего не знаю. Скольким из вас будет суждено прожить одинокую, холодную жизнь, не испытав счастья замужества, материнства? Знаете вы, знаем и мы, что многим, многим из нас назначено судьбой не вернуться с войны. Хотя каждый втайне и надеется, что он-то уж обязательно останется живым, что минуют его пуля, осколок, не повиснет он разгоряченным атакой телом на цепких тенетах ржавой колючей проволоки.

Я тоже надеюсь. И Таджибаев, наверное. Он сидит, свесив наружу ноги, прислонившись щекой к теплому косяку двери. Его круглое, с едва заметными оспинками лицо подставлено жаркому июльскому солнцу, глаза блаженно прищурены.

Солнце, наверное, напоминает ему родину. Его Таджикистан — загадочный для меня край хлопка, гор, тонконогих скакунов и джигитов в папахах, которых я видел только на картинках. Хочется спросить его об этом, но не решаюсь, боюсь потревожить, вернуть к действительности.

Ближе к вечеру эшелон ставят на запасной путь большой станции и нас наконец кормят. Завтраком и обедом сразу. Тельный берет мой котелок и бежит к вагону с кухней. Как-то само собой получилось, что мы спаровались и едим из одного котелка. Дело в том, что в один котелок накладывают первое, в другой — второе.

Гремя ложками о края котелков, мы набрасываемся на гороховый суп и слушаем заместителя начальника маршевого эшелона по политической части старшего лейтенанта, рассказывающего нам о боях в Белоруссии.