Жан Санита - Вы любите Вагнера?

Он положил ноги на письменный стол и поудобней уселся в кресле.

“А девчонка действительно недурна… Вечер обещает быть не только музыкальным. Кто знает, может, эта француженка сделает его пикантным и захватывающим. Не зря у нее — как это говорят французы? — многообещающие глаза”.

На старом патефоне, стоящем на полу, волнисто покачиваясь, вращался черный диск пластинки, и вместе с ним в такт поднималась и опускалась металлическая трубка с мембраной, почерневшая от времени, как панцири немецких рыцарей.

Ганс фон Шульц отогнал надоедливые мысли и приготовился слушать музыку.

Сейчас зазвучит всемирно известный похоронный марш из “Гибели богов”. Сколько раз и с каким наслаждением слушал он эту трагическую музыку, музыку небытия, — она начиналась глухими и ритмичными ударами, которые потом подхватывала угрожающая, нарастающая тема смерти.

Сквозь туман опьянения Ганс фон Шульц вдруг ощутил в музыке Вагнера какое-то дурное предзнаменование. Почему-то вспомнился конец богов в Валгалле, охваченных пламенем, когда огонь пожирал тело погибшего Зигфрида, и он невольно задумался о положении в современной Германии. Фюрер витийствует, а настоящие нацистские идеалы гибнут. Он пожал плечами и с необыкновенным подъемом, обычно не присущим ему, проговорил:

— Если смешное и вправду убивает, я уже давно покойник. Старик Ницше говорил, что опьянение показывает вещи в воображаемо: а не в реальном мире, идеализирует их. У меня — наоборот: все окрашивается в траурный цвет и… — Он заколебался. — И разочаровывает.

Фон Шульц с удивлением заметил, что разговаривает сам с собой, и сердито швырнул сигарету в огромную бронзовую пепельницу на бамбуковой подставке.

“Нацистские идеалы? Уж не гестапо ли? — Он рассмеялся. — А почему бы не гестапо? Германия создана, чтобы побеждать и властвовать. Англия в руках евреев. Франция морально вырождается. Россией правят дикари, а Америка прогнила насквозь”.

Черные мраморные часы пробили четверть четвертого.

“Итак, подведем итоги последних дней. Не густо. Коллективный побег арестованных из гестапо. Неуловимый большевик, убивающий в сутки по офицеру”.

Уровень коньяка в бутылке падал еще стремительней, чем его настроение. Половина бутылки за час! Что и говорить, темпы генеральские.

“Ну и прекрасно, пускай. А что делать с Вернером? Я его отправлю на русский фронт. Между атаками он будет иметь возможность думать о смысле жизни. Он, видите ли, хотел защитить меня и убил француза. Мерзавец! Если он такой самоотверженный, то пусть лучше поможет немецкой армии взять Сталинград”.

Он снова протянул руку к бутылке.

“Нет, мне решительно нравится эта маленькая француженка… Кошечка с зелеными глазами…”

Зазвонил телефон, и фон Шульц нехотя взял трубку.

— Алло! А, добрый день, мадемуазель. Конечно, внимательно слушаю. О! Это очень и очень интересно! Дело приняло такой оборот… Нет, нет, это я для себя, одна моя мысль, которая вам ни к чему. Дальше, прошу вас! Чудесная работа. Вы новая Мата Хари… Что? Но это же комплимент! Вы такая же талантливая и такая же прекрасная.

На его тонких губах появилась ироническая улыбка.

— Когда все окончится, заходите ко мне. Нет, не служебный разговор, разопьем бутылочку тет-а-тет за наши успехи… Через полчаса западня захлопнется, не волнуйтесь… Вы уверены, что именно таким путем нам удастся схватить верхушку? Хорошо, повторите адрес. Страховая контора Антуана Боннета, площадь Филипп-Маркомб, один. Благодарю!

Ганс фон Шульц положил трубку и задумался. Наконец-то судьба дает ему шанс накрыть всю шайку. “Не распыляя сил, схватить одним махом — это эффектное.

Похоронный марш заканчивался. Полковник нагнулся и остановил пластинку. Потом позвонил Вернеру.

В задней комнате маленького кафе на улице Ля Трей за бутылкой вина одиноко сидел рыжий головастик и улыбался своим мыслям.

“Послушай, Даннери, у тебя сияющий вид человека, получившего завещание, — сказал ему один давний приятель с черного рынка. — Ты выиграл главный приз на скачках?”

“А чего стоил мне этот приз? Жюль Грак, эта сволочь, и не подозревает, что однажды я видел, как он распространял в поезде свои мерзкие воззвания. Я как патриот сообщил об этом в гестапо. Пускай узнает на своей шкуре, что такое постоянная слежка, чтобы отпала охота играть в героев. Он, видите ли, не любит спекулянтов. Вот гад! Скажите-ка, брезгливый какой…”

Поль Даннери допил вино и заказал еще.