Владимир Першанин - Штрафник, танкист, смертник

Но я снова вернусь к марту сорок третьего. Несмотря на все трудности, бои в условиях окружения с ограниченным количеством боеприпасов, немцы несли значительные потери. Это был уже далеко не сорок первый год. Подбитые и сожженные немецкие танки, бронетранспортеры, грузовики оставались на местах прорывов. Мне пришлось читать документальные книги, выпущенные в 70-80-х годах. Как танкист, я просто не мог понять логику людей, преподносящих такие лихие эпизоды.

«В этом тяжелом неравном бою отважные артиллеристы командира взвода Н. из двух 45-миллиметровых пушек подбили и сожгли 11 танков…

…В результате напряженного боя расчет 76-миллиметрового орудия подбил девять танков, два 75-миллиметровых орудия, уничтожил около 150 солдат противника».

Неужели взрослый человек, а тем более фронтовик, поверит в эти и множество подобных эпизодов? Мы что, сражались с оловянными солдатиками и картонными танками, уничтожая одним взмахом целую танковую роту? У нас в бригаде были экипажи, практически не успевшие ничего сделать, с точки зрения таких счетоводов. Они выполняли приказ, шли в атаку и погибали, порой лишь успев увидеть вспышку дальнобойного орудия, стрелявшего из засады.

Мне приходилось встречать возле Харькова в те мартовские дни на разных участках и десять, и двадцать подбитых немецких танков. Но платили мы за их уничтожение дорогой ценой. Не считая смешанных с землей противотанковых пушек, стояли остовы наших сгоревших машин. Нравится «книжным» патриотам или нет, но сожженные немецкие танки или раздавленные орудия обходились нам жизнями десятков и сотен бойцов. Мы везли на броне смертельно раненных, обгорелых до костей товарищей. Они умирали, или их страдания обрывали осколки и пули.

Манштейн бросил на взятие Харькова все, что имел под руками, умело перебрасывая войска с участка на участок. В небе хозяйничала немецкая авиация. Мы не выходили из боев по два-три дня подряд.

Однажды я заснул, лишь только машина остановилась. Мне дали поспать часа четыре, и я пришел в себя. Вылез из танка и увидел, как Леня Кибалка и Боря Гаврин тащат на плече по снаряду. Оказывается, неподалеку стояла разбитая «тридцатьчетверка». Но снарядов было мало, особенно бронебойных. Патронов тоже не хватало, и мы рылись в траншеях, распаханных снарядами, минами, гусеницами немецких танков. Мы ковырялись среди трупов, разыскивая смятые цинки с патронами, уцелевшие гранаты, еду, бинты, которых нам постоянно не хватало. Мы выгребали подсумки мертвых бойцов, стараясь не смотреть на их лица.

У меня во взводе остались две «тридцатьчетверки». Легкий Т-70 был разбит. Погиб усатый старшина, с которым мы едва успели познакомиться. Коля Ламков уцелел и стал пятым членом экипажа в машине Анастаса Скариди. Младший лейтенант пришел в себя после потрясения первого боя, когда продырявили его танк и убили стрелка-радиста. Дырку забили металлической пробкой, и грек воевал не хуже других.

Мы продолжали попытки прорвать с внешней стороны немецкое кольцо вокруг Харькова. Танков было мало, особенно бедствовали мы без горючего и боеприпасов. Антон Таранец пришел от начальства. Мрачный, осунувшийся, он не скрывал своего мнения, что если не дадут приказа на отход, то бригада не сегодня-завтра будет уничтожена.

— С чем наступать? Ветер броней разгонять. У меня всего шесть противотанковых снарядов. Алексей, бери Скариди и дуйте на разъезд Восьмой километр, — он расстелил карту и показал место. — Здесь боеприпасы и горючее сгружали. Может, что осталось.

Местность была напичкана наступающими немецкими войсками.

Повсюду, как островки, находились, не получая приказа на отход, артиллерийские батареи и пехотные части, тыловые подразделения. Пока ехали, дважды попали под обстрел. Возле траншеи, вырытой на обочине дороги, нас остановил капитан. Расспросил про обстановку. Узнав, что мы едем на Восьмой километр, попросил взять пяток бойцов.

— Может, и мы чем-нибудь разживемся. У меня к пулеметам всего по три сотни патронов. Глянь, чем воюем?

Мне показали самодельную противотанковую гранату. Обструганную палку с прикрученными проволокой двумя толовыми шашками и ручной гранатой «РГД-42», как взрыватель.

— Эта штука мне по сорок первому знакома, — засмеялся я. — Мы их «чуча-мама» называли. Гусеницу порвет, если удачно бросить.

Увидел я и «максим» с кожухом, плотно замотанным обледеневшим брезентом. Внутри продырявленного кожуха была вода со льдом. Мне объяснили, что при стрельбе лед быстро тает, и приходится держать мелко наколотый лед или воду, смотря по погоде. Капитан мне пришелся по душе. И то, что был побрит, с чистым подворотничком, туго затянутой телогрейкой, с кобурой и планшеткой на ремне. Неподалеку стояли два сгоревших немецких танка Т-3.