Анатолий Злобин - Дом среди сосен

— На войну спешили. Не куда-нибудь.

По ту сторону окопа неярко задымил костер, и солдаты со всех сторон тянулись на огонек. Шестаков прыгнул через окоп, присел у огня, доставая из-за пазухи сухие щепки.

— Дрова на кухне колол? — спросил Маслюк, высокий плечистый сержант со следами оспы на лице.

— Привет от старшины Кашарова, — сказал Стайкин. Солдаты засмеялись. Войновский не понял, почему они смеются, однако засмеялся вместе со всеми.

— Лейтенанта пустите, люди, — сказал Шестаков, двигаясь и давая место Войновскому.

Войновский прыгнул через окоп и сел ногами к огню.

— Вот скажите, товарищ лейтенант, — обратился пожилой солдат с длинным худым лицом, — зачем мы окопы тут копаем? Для какой необходимости?

— Как вам сказать? — Войновский замялся, видя, что солдаты замолчали и смотрят на него. — По-моему, это ясно. Немцы копают окопы на том берегу — в стереотрубу хорошо видно. Мы строим свою оборону на этом берегу.

— Для симметрии. Понял? — Стайкин сделал выразительный жест руками.

Солдаты вяло засмеялись.

Маслюк протиснулся вперед и встал у валуна, протянув к огню руки.

— Я вот знать хочу, товарищ лейтенант, как мы до тех окопов добираться будем? Сейчас-то вот спихнули их в озеро. А как до них живых добраться?

Войновский посмотрел на озеро. Солнце прошло сквозь тучу, багровый диск тускло задымился в плотном мареве низко над водой. Широкая багряная полоса растянулась по небу, кроваво опрокинулась в озеро. Далекого чужого берега не было видно — озеро преграждало путь. И оно же указывало дорогу.

— Как пойдем? — выскочил Стайкин. — А как Христос по морю, яко посуху, пройдем. Шестаков впереди, остальные за ним.

— Ты не балагурь, — сказал Шестаков. — Это дело серьезное. Надо берегом идти. Ведь озеро — оно круглое и со всех сторон берега имеет. Вот и надо берегом пройти. Справа или слева. Правильно я говорю, товарищ лейтенант?

— Возможно, — неуверенно сказал Войновский. — Такой вопрос должен решаться командиром бригады.

— Это верно, — сказал Шестаков. — Как прикажут, так и пойдем. Лодка-то пошла туда — и нету ее. Так и мы...

Из леса выехала зеленая пятнистая машина. От группы офицеров, сгрудившихся на опушке, отделилась высокая тощая фигура и зашагала на длинных ногах к машине. Офицеры взяли под козырек и стояли, не двигаясь, пока полковник садился в кабину и машина разворачивалась и выходила на дорогу. Машина скрылась в лесу, и офицеры опустили руки.

— Скоро и мы до дому двинемся, — сказал Маслюк.

— Только дом не тот.

— Нет хуже — в обороне стоять, — заметил пожилой солдат с длинным лицом. Войновский не помнил его фамилии.

— В бою тебе хорошо.

— В бою лучше: думать некогда. А в обороне мысли всякие лезут.

— Эпоха, — сказал Шестаков, вороша сучья в костре.

— Ты тоже недоволен? — спросил Стайкин.

— Вот я и говорю, — невозмутимо начал Шестаков. — Подвела меня эпоха. В первую войну, думаю, не дорос. Нет, забрили в пятнадцатом. Во вторую, думаю, слава богу, перерос. И опять не угадал, опять взяли. Эпоха такая, к нормальной жизни не приспособленная.

— Нет, вы послушайте, уважаемые зрители! — вскричал Стайкин, выворачивая губы. — Генерал-ефрейтор недоволен и жалуется на эпоху. Чем ты недоволен, кавалер?

Солдаты настороженно затихли, ожидая очередного представления, на которые Стайкин был мастак.

— Я всем доволен, — сказал Шестаков, расстегивая шинель и запуская руку в карман. — Время вот только жалко. Много времени потерял. Почитай десять годов потерял на войне. Сначала за царя воевал три года, потом еще три — за Советскую власть сражался. Теперь, значит, тоже третий год пошел, сколько еще будет — ясности нет.

— Черная неблагодарность! — вскричал Стайкин. — Война его человеком сделала. Был бы мужиком, и никто о нем не знал, если бы не война. А теперь человек. Кавалер.

— Я не человек, я — солдат, — спокойно ответил Шестаков. — Был я человек крестьянского класса. На гражданке мастером был, избы ставил, печи клал. На обе руки мог работать. Меня за двести километров просить приходили.

— Сортиры он ставил, вот что он делал. А война его подняла. Полковник ему ручку жмет, в газетах про него пишут. Поят, кормят, одевают да еще в газетах пишут.

— Это ты верно говоришь, — Шестаков вытащил из кармана старый засаленный узелок и показал его Стайкину. — И народы разные повидал на войне, и поездил по белу свету — в Галиции был, в Пруссии. Колчака до самого Байкала гнали, с япошками там встречался, интересный народ. Потом на Амур поехали. Русский солдат, куда ни пришел, все дома. За казенный счет передвигался. И хлеба солдатского съел немало. И кормили, и серебром награждали. А время все равно жалко. У солдата ведь время пустое. — Шестаков развязал узелок и вытащил вороненый серебряный крест, подвешенный на красной колодке.