Владимир Рыбин - Непобежденные

Балет на тему обороны Севастополя?!. Он помотал головой, как от зубной боли. И снова подумал, что время, как туман, затушевывает, сглаживает контрасты былого. Как-то школьники спросили его: «Верно ли, что люди от отчаяния бросались под танки?» Вот как, оказывается, можно это понимать! Человеку, не прошедшему через это, вынь да положь вразумительное объяснение, чтобы он все понял своим праздным рассудительным умом.

Как все это объяснить? А может и не надо объяснять? Сколько уж пытались растолковать любовь и ненависть, а все не убедительно. Может, любовь и ненависть поколениями переживаются заново, и в минуты смертельной опасности для рода-племени каждый раз заново вспыхивают священным пламенем массовых самопожертвований?…

Он вдруг почувствовал на себе чужой взгляд. Худощавый, смуглолицый человек стоял, опершись локтем о колесо гаубицы, улыбаясь, смотрел на него.

— Зачем вы их обманули? Вон же у вас планка — «За оборону Севастополя».

— Она про Сапун-гору, а я под Инкерманом… Хотел сказать, да ей уж неинтересно.

— Да, экскурсоводы не любят, если не по плану. Мы для них хороши как экспонаты. А то говорим порой совсем не то, что от нас ждут.

Человек подошел, протянул руку.

— Лейтенант Кубанский, артиллеристом был. — И посмотрел пристально. — Мы с вами не встречались?

— А я в морской пехоте разведчиком. Кольцов фамилия. Не слыхали?

Кубанский покачал головой.

— Никого знакомых, — сказал Кольцов. Местность и ту не узнаю. Все думаю: надо ли было ехать?

— Как же не надо?! Только не с ними, они — в другом измерении. — Кубанский качнул головой в сторону экскурсантов. — Самому надо. Походить, подумать…

— Куда уж теперь…

— До вечера куда хошь. К пяти часам все автобусы собираются у Артиллерийской бухты. Такой порядок, я знаю.

— Вы тоже с экскурсией?

— Я сам по себе.

Кубанский рассказал, что уже не первый раз в Севастополе, приезжает, чтобы «отвести душу». Такое было, — не приведи бог, — а память все поддерживает силы. Взялся свою книгу делать. Не для печати, для своих близких, для детей и внуков. Чтобы там и описано было все по правде, и фотографии старые, какие есть.

— Почему не для печати?

— Издателям доходы нужны. А со мной у них одни расходы будут, — засмеялся Кубанский. — Вон у Сариной собрано двадцать тысяч страниц таких воспоминаний. Журналисты приезжают читать, писатели, историки, а издателей — ни одного.

— У какой Сариной? Вроде, слышал фамилию.

— Так она ж тут вою оборону была. Секретарь горкома партии. Теперь она Почетный гражданин Севастополя, председательствует в исторической комиссии. И тебя заставит писать воспоминания.

— А у меня написано, — заволновался Кольцов, вспомнив тонюсенькую школьную тетрадку, в которую он когда-то начал записывать, что помнилось.

— Отдай ей, у нее будет целее.

— А много тут тех, ну, Кто был тогда?

— Много. Мария Байда. Должен был слышать, она за Севастополь Героя получила. Сейчас ЗАГСом заведует. Комиссар седьмой бригады Ехлаков… Да много.

— Много, — задумчиво повторил Кольцов, вспомнив свое одиночество под скалами возле умершего от ран повара Гришки, фамилию которого он так и не догадался спросить. Покосился на своего разговорчивого собеседника. — А вы до конца были?

— Чего ты мне выкаешь? — удивился Кубанский.

— Так ведь лейтенант…

— Все мы теперь одинаковые генералы.

— Как тебе удалось?…

Кубанский понял. Сам он, когда встречал человека, прошедшего через тот июнь, каждый раз задавался вопросом: как ему удалось выбраться? Ведь эвакуации, по существу, не было. Люди, остававшиеся тут, должны были или погибнуть в последних схватках, или пройти через плен. Но вдаваться в подробности своей личной страды ему сейчас не хотелось.

— Это долгая история, — отмахнулся он. — Потом расскажу.

— Когда потом?

— Ты же не будешь ходить хвостом за этими. — Он снова кивнул на яркую оживленную толпу экскурсантов. — Считай, тебе повезло, меня встретил. Сейчас возьмем такси и поедем.

— Неудобно.

— Что неудобно?

— Беспокоить. Да и хватятся меня.

— А говоришь, разведчиком был. Укатали сивку горки?

— Есть малость, — улыбнулся Кольцов, и вдруг подумал, что и в самом деле ведет себя странно. Подвернулся хороший человек, не кто-нибудь, а свой брат, севастополец, а он — ровно Ваня из деревни, впервые попавший в город. — Ладно, пойду скажусь.

Он направился к группе, маявшейся возле танков, отыскал свою экскурсоводшу…