Анатолий Азольский - Окурки

– Как не стыдно! – укоряла Томка. – Некультурно. Невоспитанно. Бери пример с Варьки. Она хоть из деревни, но честная.

– А ты?.. Ты сама! Помнишь того майора на станции? С которым ты поднялась в вагон? Часы ты с него сняла. Часы ты – слямзила!

– Он их сам дал мне! Сам! Свидетели есть!

– Нет свидетелей!

– Есть!

Вмешался Андрианов.

– Младший сержант Гайворонская! Отставить разговоры! Когда показалась дорога с автомашинами, он еще раз проинструктировал: не забывать новых фамилий, помнить, что сопровождают больного офицера, Варвара же еще и демобилизованная, едет на родину рожать, беременная.

Томка и Люська, вышедшие ловить машину, составляли идеальную пару: пока шоферня лупила глаза на неземную Люськину красоту, Томка вколачивала им легенду, которую те проглатывали, не усомняясь ни в одном слове. Обработали две полуторки, но почти без пользы, те перебросили их всего километров на сорок, а до Саратова семьсот, если не больше. Потом попался чересчур недоверчивый старший лейтенант, этот, на додже, так и сяк вертел документы, стараясь не глядеть на Андрианова, и произнес мрачновато: «Так-то оно так, но…». Выручил развеселый водитель полуразваленного автобуса, сам тормознул, заорал: «Сестрички! Закурить не найдется?». Согласился довезти до города, что в километрах пятидесяти, горестно покачал головой, сочувствуя больному капитану, и всю дорогу тискал Люську. Дали ему две пачки «казбека», рад был чрезвычайно.

В этом городишке Андрианову крупно, сильно повезло, у дома военного коменданта он встретил сослуживца по бригаде. Тот при ходьбе и разговоре валил голову набок и тянулся шеей, врачи обещали после войны что-то подрезать, подшить и поставить голову на место, с правым глазом тоже был непорядок, он подмигивал, и все сообщаемое сослужив­цем походило на тайну, посвящать в которую можно не всякого. От него Андрианов услышал адрес хозяйки, где примут его и женщин без разрешений коменданта. Туда и пошли, приняли их очень хорошо, три тушенки и кулек сахара окончательно расположили хозяйку. Поели, покури­ли, помечтали, сон не шел, долго ворочались, в квартире над ними пили и танцевали вовсю, рыдал патефон, окна раскрыты, слышны споры о втором фронте, о боях на Курской дуге.

– Спать надо, – строго сказал Андрианов, зная, что женщин уже не удержать. Они дня не могли прожить без мужчин, они постоянно хотели уже, чтоб их тормошили, обнимали, но не лапали, раздевали, но с уговорами, чтоб мужчины обмирали на них, даруя им свои силы. Томка с упоением внимала жарким обещаниям, тут же высмеивая чересчур пылких. Люська нуждалась в легких побоях, в знаках того, что она своя в этой мужской кодле. В Варваре же еще не истребилось истинное уважение деревенской девушке к мужчине, который всегда делает то, что непо­сильно ей, матери, братьям, и всем городским, кто постарше, она говорила «вы».

Наверху буйствовала музыка, гремел Утесов: «… что-то я тебя, корова, толком не пойму». Томка, нервничая, села у окна, Люська тоже встала, одергивая юбку, прислушива­ясь к гитарному романсу, да и Варвара, свившаяся калачи­ком в углу, хотела потанцевать и выпить, но уходить от мешков не решалась.

– Вы как хотите, а я пойду, – поднялась Томка, и Люська тоже засуетилась. – Только… не пустыми же идти.

Развязали мешки (Варвара смолчала), взяли пару банок, хлопнули дверью, потопали наверх. Оттуда вскоре раздался восторженный рев, женщин приняли в компанию, гитара перешла в верные руки Люськи, она запела сиплым голосом.

– Товарищ капитан, что я вам скажу… – Варвара отлепилась от своих мешков, на четвереньках поползла к Андрианову. – Что я вам скажу… Я ведь и впрямь беременная.

– Да ну? – приподнялся тот. – И давно ты чувствуешь это?

– Да как позавчера прочитала в справке, что на пятом месяце я, так сразу и поняла.

– Ребенок ты. – Андрианов лег.

Женщины вернулись под утро. Томка встряхнула Анд­рианова, зажала ему рот рукою, сказала в ухо: – Уходить надо, Иван. Немедленно. Срочно. Люська, сука, все испор­тила. Та затягивала свой мешок, от обеих сильно пахло денатуратом. Варька со сна хлопала глазами. «Вставай, тетеря!» – пнула ее ногой Томка.

Пошли на паровозные гудки. К вокзалу не протиснуться, выгружали раненых, забивая носилками все подходы к старинному зданию с башенными часами. Патруль прегра­дил дорогу, потребовал документы, мигом протрезвевшая Томка прильнула к офицеру с повязкой, глазами вращая в сторону Андрианова: с этим контуженным лучше не связы-ваться, псих. Пропустили на перрон. В поезд сажали по литерам, кого пускали, кого нет. Люську втащили в вагон лейтенанты через окно, они же пробились к тамбуру, под­собили Андрианову, Томка зычным голосом пробивала себе путь, ведя Варвару. Едва тронулись, как она бурно загово­рила с бригадиром поезда и потребовала отдельное купе, предъявив командировочное и упирая на то, что больной, которого они сопровождают, такое может выкинуть, что лучше бригадиру не рисковать. Тот напугался. Перебрались из общего в офицерский купейный, здесь было тихо и пахло по-другому, шипром и штабом, погоны у всех с двумя просветами. Люська божилась, что видела и генерала, Томка пальцами обежала свои груди.