Игорь Шелест - Крылатые люди

Но вот обрушилась война, и Петр Тимофеевич, опытный летчик "всепогодных полетов", оказался в военно-транспортном отряде по связи с партизанами.

Алексеенко сделал много вылетов в тыл врага, и все его полеты по доставке оружия, боеприпасов и медикаментов в условленные точки, когда приходилось ночью садиться на ограниченные, наскоро подготовленные и недостаточно ровные площадки, скупо обозначенные кострами, он выполнял блестяще.

Не менее важную работу, потребовавшую от него исключительного мужества и умения или, прямо скажем, героизма, он выполнил, летая через Ладогу в осенние дни и ночи 1941 года в осажденный Ленинград, подвозя туда продукты, боеприпасы, вывозя оттуда больных, раненых, детей. Генерал Говоров высоко ценил эту работу Петра Тимофеевича и по его просьбе подарил летчику свою фуражку (артиллерийскую) и маузер в деревянной кобуре. Петр всю войну очень гордился этой говоровской фуражкой. Не расставался он и с маузером.

На втором году войны, когда Владимир Васильевич Пономаренко летал уже командиром корабля Пе-8 в дивизии АДД Викторина Ивановича Лебедева, в третьей декаде августа последовала команда готовить несколько кораблей к налету на Берлин.

Конечно, к августу сорок второго года враг уже был существенно отброшен от Москвы. Но фронт все еще оставался в каких-нибудь трехстах километрах и был в шесть раз ближе к Москве, чем к Берлину.

Я смотрю на карту оккупированной немцами в ту пору Европы, представляю себе громадную мощь тогдашней авиации вермахта, ослепляющую силу тысяч прожекторов над важнейшими центрами гитлеровской Германии, огромный вес снарядов тысяч зенитных пушек, вездесущность щупалец радарных установок… Прикидываю: им, нашим летчикам из АДД, чтобы достичь Берлина и возвратиться, требовалось пролететь по меньшей мере 3600 километров, пробыть в воздухе над территорией врага около одиннадцати часов. И все эти одиннадцать часов — на высоте 7500 метров, не снимая ни на секунду кислородных масок. Прекрасно представляю, как леденели постепенно их тела, пристегнутые к креслам на многие часы: на корабле Пе-8 не было герметических кабин — их тогда еще вообще не было — и температура в самолете, как за бортом, держалась около минус сорока градусов. При кислородном голодании нельзя делать резких движений, нельзя, как на земле в мороз, попрыгать, разогреться. И пусть ты в меху, пусть на тебе "весь табель" теплой спецодежды, — холод все равно в конце концов пробирается к самому твоему сердцу…

Однако эта опасность грозит тебе, когда в воздухе многие часы сидишь недвижно, тихо и убаюкивающе урчат моторы. А стоит попасть в грозу, в сгусток прожекторных лучей, почувствовать стон напряженного металла, воспринять явственно сквозь грохот двигателей разрывы тяжелых снарядов, — и сердце вмиг зальется жаром, движения станут четкими, голова ясной, воля непоколебимой: "Надо пробиться, достигнуть цели во что бы то ни стало!"

Да, поистине неистребима жизненная сила в этих людях! Именно такие и подобрались одиннадцать человек в экипаже капитана АДД Владимира Пономаренко.

Накануне вылета Владимир долго не мог заснуть. Расквартированы они были в дачной местности, примерно в трех километрах от аэродрома, и гудящие всю ночь самолеты их дивизии не давали ни на минуту заснуть. Под самое утро тяжелый сон как бы притиснул его к подушке.

Проснулся довольно поздно, взглянул по привычке в окно на небо, увидел на нем высокие перистые облака. Погода — лучше не придумаешь!

Днем можно было отдыхать, а дома не сиделось, не было никакой возможности отвлечь себя от предстоящего полета. "Пойду проверю механиков, узнаю, как там у них дела".

Сверху огромный самолет замаскирован зеленой сеткой, хвост укрыт в тени сосновых крон. Механики, по своему обыкновению, как муравьи, облепили самолет. Третьи сутки работают.

Владимир подошел к самолету. Старший механик, соскочив со стремянки, хотел рапортовать. Владимир остановил его движением руки. Поздоровались.

— Ну как?

— Все хорошо, командир, скоро закончим.

— Ну и ладно.

Вместе стали обходить самолет. Пономаренко всматривался в соединения дюралевых листов, в заклепки. Чуть выше среднего роста, в кожаной коричневой канадке, в синей пилотке набекрень, он то и дело вскидывал на самолет серые улыбающиеся глаза. Тут и заметил на крыле чумазого парня. Приободренный улыбкой командира, механик крикнул:

— Корабль не подкачает, командир! Он — как часы на Спасской!