Игорь Шелест - Крылатые люди

— 220… 230… - говорит вслух Пономаренко. — Теперь можно плавненько выходить на подъем. — Он чувствует, что второй пилот тоже держится теперь за штурвал. — Вот так.

Потемневшая в сумерках трава пойменного луга начинает проваливаться под ними, а холм впереди и арка моста, что почти в створе, сравнялись высотою. Еще несколько секунд, и перед глазами раскрываются леса и перелески, а моторы уже гудят над самым бугром, он — последняя на взлете настораживающая неприятность. Высота — сто метров, можно убрать закрылки и полегонечку разворачиваться на курс, к исходному пункту маршрута. Подъем теперь заметней, взлетное напряжение с моторов снято, и они гудят мягко, ласково, довольно, умиротворяюще. Будто кони четверкой бегут нетрудной рысцой.

Выход на первый пункт — на Загорск. Отсюда начинается их точка отсчета на Берлин.

Давно надеты кислородные маски. Молчание. Ровно гудят моторы, и в этой умиротворяющей неподвижности атмосферы не чувствуется войны.

Воздух здесь тих, мирен, в небе ни облачка, звезды. Несколько ярких звезд уже пронзили лиловый сумрак предночного покрывала.

Вспышки зарниц все контрастней в сгустившейся тьме. Попадаются уже легкие рваные облачка, за ними исчезают звезды. Дробно так, будто после асфальта выскочили на булыжник, начало трясти. Владимир встревожился.

"Фронт впереди как пить дать!.. А вот грозовой фронт где-то под нами. Гроза-то упрячет нас от любых зениток, да пощадит сама ли?.."

И сразу стало темным-темно. Владимир чуть прибавил яркость подсветки приборов и вперился глазами в горизонтальную планку авиагоризонта.

Этот момент перехода от зрячего полета к слепому, или, правильней сказать, к полету по приборам, всегда нужно преодолеть усилием воли, твердо веря, что приборы совершенно надежны и ни в коем случае не подведут. Но дело в том, что в первую минуту, когда глаза за окном самолета уже ничего не видят, в силу особенностей нашего вестибулярного аппарата летчику начинает казаться, что самолет только что летел как надо, а теперь начинает почему-то крениться. Больше, больше… Ну просто катастрофически валится на крыло! Еще немного — и опрокинется навзничь. И надо сказать, это впечатление переворота на спину — реально, особенно для новичка. А между тем приборы показывают, что самолет летит вовсе без крена, совершенно нормально. И в этот момент не поверить им, приборам, вздумать бороться рулями с кажущимся кренением — значит погибнуть!

Опытный летчик Владимир Пономаренко почти незаметно для себя преодолел психологический рубеж от зрячего полета к слепому.

Минута-другая терпения, доверия приборам, и организм свыкается, пилотирование становится нетрудным, почти таким же, как и при видимости земли. Натренированный летчик может лететь так часами, видя перед собой «живую» планочку искусственного горизонта и трепетание приборных стрелок. Пусть за стеклом впереди и непроглядная тьма.

И вдруг эту кромешную тьму впереди разорвала ослепительным нервным росчерком молния. Владимир крепче стиснул штурвал, стараясь, однако, не мешать машине самой бороться с внешними возмущениями. (Корабль Пе-8 отличался достаточной степенью самоустойчивости.)

На борту напряженно молчали. Каждый из одиннадцати, впрочем, вслушивался в непрерывный теперь треск наушников шлемофона. Вдруг голос штурмана по самолетному переговорному устройству — Михаил сам удивился, услышав свой голос:

— Командир, фронт грозы прямо на пути.

— Как нетрудно догадаться… Что предлагаешь?

— Обходить правее, ближе к Балтике.

— …Давай курс.

— Десять вправо.

— Есть… Радист, рацию выключил?

— Так точно, командир!

Михаил Легкоступ подсветил карту, наметил на ней взятый курс, и тут совсем близко ударила молния. Он вздрогнул, кинул поспешный взгляд по сторонам: увиденное потрясло его воображение — пропеллеры вращались в нимбах голубых сияний. Впереди свет вспыхнул; штурман взглянул через плечо на своего помощника: бомбардир застыл как изваяние. Между стволами спаренных пулеметов нервными ручейками струился синий свет… или огонь. И от света или от огня кабина озарилась таинственным мерцанием, которое с каждой секундой набирало интенсивность.

Зачарованный, Михаил не в состоянии был оторвать от пулеметов глаз. Самолет, как конденсатор огромной емкости, до предела зарядился статическим электричеством. И емкость, словно дождевая бочка в ливень, выплескивает избыток тысячевольтного заряда вокруг себя. Источает не всей массой, а лишь с остроконечных, выступающих частей: с законцовок крыльев, с лопастей винтов, со стволов пушек и пулеметов, с антенн… Всем одиннадцати на борту казалось, что самолет, будто бы подожженный со всех концов, горит жутким и чарующим спиртовым пламенем… Штурман Легкоступ вспомнил: "Огни святого Эльма!" Так говорят люди, застигнутые грозой в горах, когда с ногтей их пальцев стекает кинжалами голубоватый свет.