Анатолий Сульянов - Расколотое небо

Сергей любил летать. Истосковавшись в академии по полетам, он с такой жадностью набросился на них, что Горегляд и Северин ахнули: комэск планировал себе максимальную норму да еще инструкторскую программу в придачу! Быстро влетался, форму восстановил. Тут-то Горегляд с Севериным и поняли, что и Редников — прирожденный летчик, летная косточка! Первым на разведку погоды, на перехват, на маршрут с посадкой на другом аэродроме. Редников потерял счет дням. Уставший после полетов, спешил в спортзал; вдосталь наигравшись в баскетбол, шел к молодым летчикам и усаживал их в кабины тренажеров. Пургин подтрунивал: «Сергей, смотри, жена разлюбит: ночью на полетах, днем в классе тренажеров, вечером в спортзале. Чем больше энергии отдаешь, тем меньше остается». Редников улыбался: «Хватает пока!» Северин тоже поднагрузил. По его предложению членом парткома избрали, а в парткоме — заместителем секретаря. Да лекцию поручил подготовить. Наконец Редников взмолился: «Помилосердствуйте — суток не хватает». Замполит взял за локоть. «Большому кораблю большое плавание. Академия знаний дала — отрабатывай». Похвалил Редникова Горегляду. Тот потер затылок. «Хвали погоду вечером, а мужчину, когда борода вырастет».

…Когда смех над Пургиным утих, Редников обратился к Северину:

— Юрий Михайлович, сегодня ваша очередь.

По пути на аэродром по установившейся традиции летчики рассказывали об интересных, чаще смешных эпизодах.

— Раз моя, слушайте. Был у нас в селе дед Авдей, по прозвищу Сохатый. Говорили, что в молодости Авдей пошел с ружьем на лося, но то ли бык оказался матерым и хитрым, то ли стрелок никудышным, только нашли Авдея на второй день на дереве, куда загнал его раненый лось. С тех пор Авдея стали звать не иначе как Сохатый. Дед был жадным, каких свет не видывал, — зимой снега не выпросишь. Весь год в одной шапке ходил. Особенно одолевала его жадность осенью, когда сады ломились от яблок. Сохатый ни одного яблочка никому не даст. На землю падают, гниют, а он с берданкой сад сторожит.

И решили наши ребята его пугнуть — может, добрее станет. Деревенский заводила Павел Чугунов, мы звали его Пашка Дикий, слыл мастером по разрядке мин и снарядов. Их в Подмосковье в послевоенные годы в лесах, оврагах, а то и в колхозных сараях много оставалось.

Разрядил Пашка Дикий несколько мин. В поленьях отверстия просверлил, в них взрыватели вставил и положил поленья в поленницу деда Авдея. Утром Сохатый вышел на улицу, взял охапку дров. Мы залегли вдоль дощатого забора, наблюдаем в щели. Вот серый дымок над трубой показался. И вдруг как загрохочет! Выбежал на крыльцо Сохатый, лицо залеплено, с волос лапша свисает, рот раскрывает, глаза выпучил, а сказать ничего не может. Мы перепугались и деру. А Пашка ни с места. Растерялся. Сохатый как закричит не своим голосом: «Люди, ратуйте! Граждане, помогите! Бомбы в печи!» И трусцой к соседу, дедушке Митрию. Народ начал собираться. Пашке бы и уйти подобру-поздорову, а он стоит возле забора, ухмыляется. Сохатый все-то и понял.

«Ах ты, нехристь проклятая! Я тебя, сучьего сына, щас жизни решу!» И в дом. Выскакивает с берданкой, затвором клацает и дуло прямо на Пашку. Тот струхнул и в толпу. Обступили люди Сохатого, успокаивают. А он — ни в какую. «Нехристь поганая! — орет. — Собрался, опять же, лапшицы с петушком сварить. Бабка в город к дочке укатила. Дай, думаю, пока ее нет, опять же, калориев себе прибавлю, а ентот изверг…» Дед чертыхнулся, смачно сплюнул и, нащупав в волосах длинную лапшицу, со злостью рванул ее и бросил на землю.

«Авдей, а петушок куда делся? Может, пойти поискать? — язвительно улыбаясь, предложил дед Митрич. — Давно курятинки не ел. Страсть как опробовать хочется!»

«Там, Митрич, и петушок-то был с кулак, опять же. Не боле».

«Это не тот, что горло по утрам драл? Красноватый с черным хвостом?»

«Он самый».

«Так в ем весу — кила на три потянет!» — радовался дед Митрич.

«Опять же, сварить-то негде, печку надо наладить». Сохатый закинул на плечо берданку и пошел от греха в избу. А то ведь и вправду петушком делиться придется…

— Посмеялись и хватит, — раздался недовольный голос Брызгалина. Он вышел и направился к «высотке». За ним потянулись остальные.

К полковому врачу Владимиру Александровичу Графову для предполетного медицинского осмотра входили по одному: начинала сказываться возрастная и служебная субординация. Первым зашел Брызгалин. За здоровьем своим Брызгалин следил неусыпно, за что Графов не раз ставил его в пример молодежи.