Роман Капитонов - Эхо войны

— А кто тебя просит, сам же достаешь, ходишь, у тебя есть интерес… Вот и занимайся этим сам, а у меня к твоему земледелию никакого интереса нет. Понял?!

— А че ты кричишь на меня?

— Ты же сам начал психовать…

Потом начались взаимные, так сказать, словесные перепалки. Я его начал, посылать туда, откуда обычно не возвращаются, а тем более, куда попасть физически невозможно, он обзывал меня трудновыговариваемыми, простыми смертными фразами. Из этих слов я запомнил только одну фразу и то, наверное, неправильно произношу «Не-ан-дерта-лец!», по-моему.

Бой на участке третьей роты не утихал до самого вечера. Только когда стемнело, были слышны лишь редкие автоматные очереди. Мы уже начали было скучать от безделья, как вдруг из-за скал ударили из гранатометов. Первым же выстрелом попали в БТР нашего взвода, прозвучала команда: «К бою!» И мы открыли огонь по скалам, хотя грохот стоял такой, что, казалось, от него может рухнуть гора, было отчетливо слышно, как перекрикиваются между собой духи. С горящего БТР Коваленко, вытащив своего земляка Олега Стосюка, тащил в укрытие, сбивая с его комбеза языки пламени. Стосюк орал, матерился, плакал и умолял. Он горел. У меня от увиденного пробежали мурашки по спине. Раньше я на подобные вещи не обращал внимания, но теперь… я чув-ствовал, как ему больно и страшно. Я чувствовал запах обгорелого мяса и мне стало очень жалко Стосюка. Мне вдруг пришла очень ясная, и вместе с тем очень жестокая, как мне тогда показалось, мысль: «Лучше бы он сразу погиб». И от этой мысли я разозлился сам на себя.

«Че глаза вылупил?! Духи справа, к дороге спускаются. Огонь!» — орал на меня ротный. Вострик тут же припал к своему пулемету и начал палить, как сумасшедший. В связи с тем, что я ничего не видел, то и не спешил открывать огонь. Но это длилось недолго; через некоторое время я начал различать человеческие силуэты в полумраке бил одиночными по группе, которая спускалась к дороге.

Бой длился недолго, где-то четверть часа, затем все вокруг стихло. Я увидел Коваленко, который сидел перед трупом Стосюка и молча мотал головой…

… Капитан Головешков завалился к нам в палатку вдребезги пьяный:

— Вы что, не хотите поздравить меня? — глаза у него были остекленевшие, непонятные.

— С чем? — спросил я, — к ордену представили?

— Нет, сегодня День танкиста, а я в свое время Омское танковое училище закончил.

— А как в десант попали?

— В училище один взвод готовили для ВДВ и для морской пехоты.

— А-а, вот то-то от вас солярой попахивает постоянно…

— Ты че сержант, берегов уже не видишь?! С кем ты так разговариваешь?!

Я не стал дожидаться дальнейших его действий и тут же сиганул вон из палатки. Головешков в нервно-пьяном угаре помчался за мной, покрывая матом, при этом не забывая перечислять в оскорбительном тоне моих родственников по материнской линии, а так-же мое мужское достоинство. Затем схватил камень и ка-а-ак запустит в меня! Я только успел увернуться, камень со свистом проле-тел над ухом. После чего я свернул за палатки в парк, где стояла техника, и тут же запрыгнул в первую попавшуюся БМПшку. Там я просидел где-то с полчаса, только потом вернулся в палатку.

Мужики долго не могли избавиться от приступов смеха. Вострик рассказал мне, что его в парке комбат задержал и увел с собой, Головешка продолжал материть меня, угрожал скорой расправой над маленьким «кусочком свежемороженого мяса»… Так он меня называл…

Если говорить о том, что на войне отсутствует «дедовщина», то это, пожалуй, будет неправда, потому что в каждой мужской среде всегда и во все времена существовали негласные законы. Вот только выражаются они в разных местах и ситуациях по-разному. Я не берусь говорить про все части, которые были расположены за «речкой». Но у нас было все, и за водой, и за «травкой» вниз в кишлак ходили, бывало, и получали за дело, уборка в палатках тоже доставалась молодым и многое другое. Но и берегли молодых, учили всему, чему сами научились.

Я много раз слышал уже в Союзе, что дедовщины там не было, потому что «старики» боялись, что молодые могут во время боевых в спину застрелить своего обидчика. Чушь собачья! Там было самым низким и подлым делом, обидевшись на своего сослуживца, замочить его во время боевых. Так поступают шакалы.

Война — это не только бесконечные боевые рейды, бои и марши. Война — это грязь, пот, несправедливость, верность, честность, грусть и боль потерь.