Алесь Адамович - Сыновья уходят в бой

– А что ты ел?

– Дай хлеба – скажу.

Вася Головченя сочувственно хлопнул соседа по спине.

– Крепись, детка, скоро немцы галеты подвезут.

Потом перевалился на бок, подставляя Липеню карман поддевки.

– Пошарь, хлеб позавчера лежал.

Липень все-таки просунул руку в карман.

– Кто болтает? – злой шепот Волжака.

Трое суток кружат роты возле Низка, ищут место для засады. Жратва кончилась еще вчера, приходится жить «на подсосе», как назвал это Шаповалов. От жителей, которые прячутся в лесу и, не переставая, смотрят на свои хаты, узнали, что немцы каждое утро приезжают в Низок и засветло убираются в гарнизон, нагрузив фургоны всем, что бобики разнюхивают в потайных ямах и погребах. Ночуют в Низке власовцы и полицаи.

К дороге из гарнизона в Низок лес не подходит, и только возле самого Низка есть небольшой. Сюда и заползли ночью.

Лежали каждый на том месте, откуда надо будет стрелять. Третий взвод – крайний от дороги. Видишь немного: впереди, на фоне порозовевшего неба, бугрится луг, трава побурела от ночных заморозков, дорога опасливо изогнулась влево, будто стараясь быть подальше от леса. Но Толя лежит там, где дорога входит в лес и оттуда, резко поворачивая, сбегает вниз, к деревне.

Когда еще только собирались в засаду, Волжак предложил:

– Ну, кто со мной, трофеи… кхи-и… хватать?

Толя не отозвался. Он решил, что обижен на Волжака, за что обижен, уточнять не старался. Ну, хотя бы за то, что Толя всегда вызывается первым, и мог бы Волжак сам вспомнить про него. На самом же деле Толе именно и не хотелось, чтобы о нем сегодня вспомнили.

Но когда взвод ложился в засаду, Толя не выдержал, пошел с Волжаком. И вот теперь он у самой дороги, справа от него – Липень и Головченя с пулеметом, слева – Волжак, и уже почти на дороге – бурят Алсанов, самый тихий и незаметный партизан во взводе.

Совсем близко окрики, короткие вспышки разговоров, стук сапог о мерзлую землю – звуки, отличающие деревню, в которой много военных людей. Но рядом Волжак, и потому веришь, что все получится, как задумано. Что в нем: маленький, в руке пистолетик, нос уточкой, взгляд даже неуверенный, ускользающий, а если смеется, то как-то неумело, будто давится: «кхи-и», – и вот именно такой кажется Толе самым сильным и надежным изо всех, кого он узнал в партизанах.

Быстро, радужная, как масло по воде, растекается в небе утренняя заря. Какой сегодня день будет – наверное, хороший, солнечный? Толя натянул плотнее ушанку на голову: новая, как бы не потерять. Потеплело, голоса в Низке сделались не такие резкие, к ним уже привык. То, что придет, придет не отсюда, оно появится впереди, на дороге, Кажется, что от напряжения так изогнулась дорога.

– Едут! – прошло по цепи.

– Стрелять после моего, – помахал пистолетиком Волжак.

Толя загнал в патронник патрон, и это привычно сжало его самого в одеревенелый комок.

– Свернули на другую дорогу, – прошло по цепи вздохом разочарования и невольного облегчения.

– Я к Царскому, – сзади послышался приглушенный голос Волжака. Видимо, сниматься рота будет.

– Ничего, детка, ну-ка еще раз пошарь в моем кармане, – шепчет Головченя, оторвавшись от пулемета.

И вдруг:

– Едут, еще едут.

Содержание слов в такие мгновения доходит до тебя как-то помимо голоса, и потому кажется, что весть передалась по цепи беззвучно.

Первая и главная мысль: партизаны будут дожидаться сигнала, выстрела Волжака, а он ушел, его нет… Все произойдет не так, как ожидалось. Ничтожная канавка, не существующая для того, кто идет налегке, становится опасной преградой на пути человека, придавленного огромной ношей. Толя с отчаяньем ощутил, как власть над происходящим, над тем, что должно случиться, вырвалась из рук людей, лежащих рядом с ним. Теперь все делалось, нарастало как бы само собой, не завися ни от кого. Кажется: встань кто-нибудь, покажись тем, что едут по дороге, они ничего не заметят: и ты и они – все, как завороженные.

«Что это? – уперлась мысль в непонятное. – Зачем тут волы? Почему эти дядьки? Почему такие длинные вожжи?»

Взгляд выхватывает кусочки, нелепо разорванные. Клочки с трудом стягиваются в целое, в картину: пара волов тащит по дороге три бороны, сбоку идет старик в лаптях и кожухе, держась за длинные (метров десять) вожжи, по другую сторону – молодой парень, он то подбежит и ударит палкой вола, то опять отбежит еще дальше. Сзади – на приличном расстоянии от «пахарей» – двое полицейских на конях, винтовки держат поперек седел. Еще дальше – черные, похожие на цыганские, фургоны, в которые запряжены тяжелые битюги. На козлах – вот они! – немцы. Но они еще далеко, а эти – с волами – близко. Толя держит мушку винтовки на черном полицейском. Словно почувствовав что-то, полицейские попридержали лошадей, смотрят. Но не влево и не по дороге смотрят, а на деревню.